Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Константинов Андрей Дмитриевич

– Не стрелять! Не стрелять!! Без команды не стрелять, если жить хотите!!!

«Духи» быстро уволокли тело бывшего парчамиста и попрятались.

Быстро темнело. Больше никто не стрелял, и в наступившей тишине со стороны аэродрома послышался густой гул, будто большой самолет прогревал движки.

Глинский с надеждой посмотрел в ту сторону. Гул вскоре затих.

Борис не знал, что надеется он зря. Большой транспортно-пассажирский самолет, севший тем вечером, не имел никакого отношения к операции «Виола» и уже выруливал на взлетную полосу, чтобы вернуться в Исламабад. Этот самолет доставил одного, но зато особо ценного для борьбы с шурави в Афганистане арабского моджахеда. Глинский тем более не мог знать, что через несколько лет этого араба узнают во всем мире как Усаму бен Ладена. Он прилетел, так сказать, на политически

«демонстративную» рекогносцировку, чтобы заявить о себе как о «главном по джихаду против Советов», а заодно посмотреть, где и как будут размещены его «добровольцы-двадцатитысячники». Этот моджахед уже собирался было сесть в давно дожидавшийся его джип, как в руках у встречавшего его американского советника вдруг ожил миниатюрный уоки-токи, прообраз мобильника. Такие мини-рации находились в распоряжении спецслужб и охраны ВИПов. А советника араб знал давно, ещё по Америке… Американцу передали, что в лагере Зангали происходит что-то непонятное, скорее всего, стычка между курсантами и охранниками – она давно назревала. И посоветовали немедленно отправить гостя в Исламабад… Никакого «русского» самолета на аэродроме не было…

…К Борису подбежал Валера Сироткин:

– Товарищ Николай! Там, когда «духи» попёрли… С ними Асадулла был, армян наш…

– Вот сука! Ну да хрен с ним, сейчас не до него…

– Товарищ Николай! – А это уже Валя Каххаров, напряженно вглядывавшийся в быстро густеющие сумерки: – Товарищ Николай, а почему они не стреляют?

– Не бойся, Валя, они ещё начнут… Сейчас они думают, они не понимают, что случилось, надеются всё уладить без лишнего шума. Ну и пусть думают подольше. Нам сейчас очень важно выиграть побольше времени.

А лагерное руководство и впрямь пребывало в полной растерянности. Сначала появилась версия, что произошел лишь частный конфликт между афганскими охранниками – местными пуштунами и пришлыми таджиками, всегда имевшими собственные счёты друг к другу.

Но когда успели перехватить побывавшего в крепости Насима, кое-что стало проясняться…

Американские советники быстро допросили Асадуллу-Маркаряна и по итогам допроса решили, что недавно побывавшая в крепости Людмила Бэрн своими слишком прямолинейными действиями спровоцировала столкновение между советскими «тоталитаристами» и «диссидентами». Помощник Каратуллы Хусейн, также пообщавшись с Маркаряном, настаивал, что причина конфликта – особо зверская расправа над беглецом Абдуллой… (Позже, кстати, именно на этой версии будут настаивать сами моджахеды. Она даже станет основной «полуофициальной». Но всё это будет потом. А тогда…)

Ни лагерному руководству, ни американским советникам очень не хотелось произносить такие слова, как «мятеж» или «восстание». Потому что тогда пришлось бы признать, что проглядели заговор. Да ещё в день визита «главного моджахеда»… Надо было срочно что-то придумывать. Особенно хорошо это понимал мистер Абюзейд, очень не хотевший ставить крест на своей карьере. В американское посольство в Исламабаде он уже звонил и знал, что на самом высоком уровне будут требовать от пакистанцев как можно быстрее «решить проблему». «Проблему», которая возникла, в том числе, и из-за его, Абюзейда, недогляда!

Лагерное начальство и советники понимали, что надо попробовать решить все тихо. Тогда ещё можно будет как-то отбрехаться. Ну да. Немного постреляли, но так… Между собой…

(Кстати говоря, именно эта версия потом пошла по пакистанской «линии» как основная. Курсанты и охранники не поделили оружие. Оно предназначалось моджахедам-пуштунам, возвращающимся в Афганистан, а их «конкуренты»-таджики воспротивились, не захотели столь непропорционально укреплять позиции пуштуна Хекматияра… Ведь конфликт между Каратуллой, Яхьей и Азизуллой ни для кого не был секретом. Собственно говоря, американцы и Хусейна-то подтянули в лагерь, чтобы его высокородность помогла разрешить явно обостряющийся конфликт.)

Тем временем над Зангали уже начали зависать пакистанские вертолёты. А посты военной полиции спешно сворачивались, пакистанцы уходили из сектора обстрела, чтобы за укрытиями спокойно дождаться подхода бронетехники…

Темнота густела. И вдруг захваченную крепость с тыльной стороны осветили мощные аэродромные прожекторы, с той стороны атаковать крепость, кстати, было сложнее – там и стена повыше, и ворот нет, да и бронетехнике туда добираться сложнее – сплошные валуны… Чем-то эта «иллюминация»

была даже выгодна восставшим: они могли видеть «духов» на расстоянии метров ста – дальше всё сливалось в один сплошной серо-чёрный фон.

Из него, из этого фона, вдруг, словно для привлечения внимания, раздались несколько выстрелов, затем громкая команда: «Не стрелять!» – а потом… Потом на свет вышел американский советник Абюзейд – в голубой ооновской каске, в такого же цвета бронежилете. Вид у него был более чем экзотический. Кем-кем, а трусом американец точно не был – он медленно, но уверенно направился к воротам крепости. Один.

– Не стрелять! – закричал Глинский и побежал со стены вниз, отдавая на ходу распоряжения о подстраховке себя во время переговоров.

«Только бы у ребят нервы не сдали… Тогда ещё есть шанс… Ещё можно потянуть время. А вдруг, может… получится мистера в крепость затащить?..»

Несколько прикрывших Абюзейда моджахедовских снайперов специально выдвинулись под свет прожекторов, демонстрируя свою готовность к стрельбе. Борис приоткрыл массивную, обитую сталью створку ворот, высунулся из неё и тут же, от греха, спрятался обратно.

Советник подошёл ещё на несколько метров. Надо отдать ему должное – он не стал пытаться выдать себя за ооновского наблюдателя. Понял, наверное, что если руководители восстания примут его за клоуна, то никакого разговора не получится – скорее всего, его просто убьют.

Поэтому разговор с самого начала пошёл в исключительно деловом русле, на английском языке:

– Mr Doroshenko… You didn’t kill me, though you could. I take it, you want to avoid bloodshed? [263]

– I want to save the POWs’ lives, [264] – глухо ответил Борис из-за створки.

Американец кивнул, будто услышал что-то очень важное:

– Define the reason for your riot. [265]

263

Мистер Дорошенко, вы меня не убили, хотя и могли убить. Значит, вы не хотите кровопролития? (Англ.) – Прим. авт.

264

Я хочу спасти военнопленных (англ.). – Прим. авт.

265

Назовите причину вашего выступления (англ.). – Прим. авт.

Глинский усмехнулся:

– The illegal internment of Soviet and Afghan POWs’, in Pakistan. Isn’t it obvious? [266]

На лице советника не дрогнул ни один мускул:

– What compromise would you go for? [267]

– If you bring a transmitter to call the Russian Embassy from here, I’ll translate their response for you. [268]

Глинский произнёс последнюю фразу с лёгкой усмешкой, поскольку понимал, что с американцем бесполезно говорить о чём-нибудь серьёзном. Советник пришёл не столько чтоб договориться, сколько для проведения разведки на месте.

266

Незаконное удержание советских и афганских пленных в Пакистане. А вы сами не догадались? (Англ.) – Прим. авт.

267

На какой компромисс вы бы согласились? (Англ.) – Прим. авт.

268

Если вы доставите сюда рацию для связи с русским посольством, я скажу вам, какую команду получил (англ.). – Прим. авт.