Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
Как только трясущийся Юнус оказался на стене, Раббани вскинул руку. Грянул выстрел, и пуля вошла Юнусу точно в лоб. Конечно же, это произвело впечатление и на афганских офицеров, и на шурави. На всех, кроме Бориса.
А Раббани, даже не оглянувшись, продолжил:
– Мы, преисполненные благочестивых намерений, хотели наставить вас на истинную веру Господа всех сущих – «Худойе Ма»… Научить вас и научиться от вас жить на этой земле без греха. С именем, единственно Всемилостливого и Милосердного. Если вы к этому не готовы – уходите… Уходите все. Заблудшие и прощённые.
Пленные, заворожённо слушавшие Раббани, начали переглядываться. Борис нахмурился и чуть высунулся из-за бронированного щитка от старого английского пулемёта:
– Спасибо за предложение, достопочтенный раис! Наше требование – немедленно вызвать представителя советского посольства и пешаварского представителя верховного комиссара ООН по делам беженцев. Все переговоры – только с их участием. А пока у нас ещё один шакал есть – Азизулла. Можем поменять его на нашего – на Асадуллу!
Раббани еле заметно досадливо скривился, но патетический накал его слов лишь усилился:
– Кто такой этот принявший имя Асадулла? Приведите его! Если он среди братьев, то мы с ним пойдем к вам вместе! Откройте же ворота, как я открыл вам своё сердце! С вами мы обнимемся и простим друг друга. С этого времени моё участие в вашей судьбе есть божественная гарантия ваших мудрых поступков. Только со мной вас никто не обидит и не задержит. Мы проводим вас до любого консульства в Пешаваре. Хоть американского, хоть саудовского. А потом поступайте так, как подскажет вам Аллах и ваша благодарность мне, решившему спасти вас. И не слушайте никого, кроме голоса вашей надежды…
«Духи» из мрака вытолкнули к Раббани плачущего Асадуллу. А в крепости повстанцы – и русские и афганцы, – заворожённые надеждой, которую щедро рассыпал профессор-моджахед, вопросительно уставились на Глинского. Возникла какая-то нехорошая пауза.
Ее нарушил Азизулла. Он всё это время находился во дворе крепости. Его, в отличие от Юнуса, не запирали в «нору». Азизулла ещё до появления Раббани просто не знал, куда себя деть. Он то молчал, то приставал ко всем по очереди – выкуп предлагал, призывал к благоразумию. С ним никто не разговаривал – несколько раз наподдавали прикладами, и всё.
А тут он, внимавший Раббани с особой надеждой, вскочил на ноги и побежал обниматься с афганскими «братьями» – как и предложил профессор. Ему не повезло… Первым «братом» на его пути оказался спецназовец Сайдулла, так что вместо братских объятий бывший начальник охраны получил тяжелый удар прикладом в лицо. Азизулла упал и потерял сознание.
Отвлеченные этой сценой, повстанцы не сразу заметили, что кто-то пытается открыть ворота. Этим «кто-то» оказался Абдулла – он поверил посулам Раббани. Ему было очень страшно, он не хотел умирать, а просвещенный обещал жизнь.
Абдулла уже поднимал засов. И «духи» бы наверняка услышали характерный лязг открываемых ворот. Добежать до Абдуллы никто не успевал, но если ворота будут открыты – тогда всем точно конец, и очень скорый.
– Стой, дурак! Не открывай! Ёб твою… Стой!!!
Абдулла будто не слышал.
Абдулла ещё долго в агонии выгибался своим маленьким лёгким телом. Когда он всё же застыл в странной, нелепой позе, стало очень тихо. И в этой невероятной, какой-то зловещей тишине Борис закричал изо всех сил, срывая голос:
– Я – советский капитан Глинский! Слушай мою команду! Повторяю ещё раз: за неповиновение – расстрел на месте! Всем занять боевые позиции! Вы что, охренели, этого чёрта слушать?! Он вам сейчас и личную встречу с пророком Мухаммедом пообещает! Да им не нас, а оружие любой ценой нужно спасти! Им только ворота открыть – и нас всех перебьют, как ебаных зайцев! Что вы рты поразевали, слюни распустили… Живо по местам! Сейчас они начнут… Всем – к бою!
Да, так он тогда и крикнул: не «капитан Советской Армии», а «советский капитан». Впрочем, какая разница, в тех условиях уж точно было не до филологической выверенности, понятно – и ладно… А фамилию свою настоящую зачем выкрикнул? Ну, наверное, на подсознании. Может, надеялся всё же, что хоть кто-то в живых останется и расскажет. Не все поступки и не всегда можно объяснить логически…
Чуть было не добившийся успеха профессор Раббани куда-то делся. А через несколько минут «духи» предприняли первую настоящую попытку штурма…
Эта попытка была совершенно тактически безграмотной и неподготовленной. Видимо, майор Каратулла просто с отчаяния решил всё же сам, без участия пакистанской армии, захватить крепость. Курсанты и охранники, непрерывно стреляя, с дикими воплями бросились к воротам и натолкнулись на плотный и весьма эффективный автоматно-пулеметный огонь. А старший капитан Аман ещё и из гранатометов добавил – очень, кстати, умело…
Стреляли все. Стреляли, быстро перезаряжали оружие и снова стреляли.
Через несколько минут попытка штурма захлебнулась. «Духи», понеся значительные потери, откатились назад…
А гарнизон осажденной крепости даже не потерял ни одного бойца – только Валю Каххарова ранило в плечо да Володю Пермякова – в левую руку… Их перевязали тряпками, пользуясь небольшой передышкой. Возникшая было после успешно отраженной атаки эйфория быстро таяла…
…Борис сидел, устало привалившись к стене спиной, когда к нему подошли Костя Захаров, Вася Пилипенко и Мустафа Каримов.
После небольшой паузы Костя Захаров спросил:
– А ты правда – капитан?
– Правда.
– И что, действительно Глинский? – это поинтересовался Пилипенко.
– Действительно.
– А зовут Николаем?
– Нет. Меня зовут Борис. Борис Владленович Глинский.
Помолчали. Потом вопрос задал Каримов:
– Слышь, капитан… Ты что, типа, разведчик?
Борис хмыкнул:
– Нет… Квартирмейстер. [278]
– А тебя что, правда Родина сюда послала, чтобы нас отсюда вытащить?
278
К квартирмейстерской службе причисляли разведчиков в дореволюционной русской армии. – Прим. авт.