Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Шрифт:
– Mr Doroshenko, have you been sent here by your Government? [269]
Борис задумался ненадолго, а потом дал уклончивый ответ:
– I happened to be stationed in Afghanistan, ‘cause I had to. I believe, you don’t have all day to follow through with the interview. [270]
Американец медленно кивнул:
– OK. I’ll report our conversation. Let me advise you not to insist on the use of force. [271]
269
Мистер Дорошенко, вас сюда послало ваше правительство? (Англ.) – Прим.
270
В Афганистан я прибыл по необходимости… Для продолжения интервью, я подозреваю, у вас не так много времени (англ.). – Прим. авт.
271
О’кей, я доложу о нашем разговоре. Советую вам не предпринимать силовых действий (англ.). – Прим. авт.
– Same here. [272]
Советник какое-то время ещё постоял молча, будто размышлял, что в этой ситуации можно ещё предпринять, а потом медленно, избегая резких движений, начал поворачиваться назад. И в этот момент будто что-то подтолкнуло Бориса:
– Wait! [273]
Советник замер.
Глинский глубоко вздохнул, а потом выпалил на одном дыхании:
– And this story has no reference to the matter. To whom it may concern. Remember a guy with big Jewish eyes… someone from the West…he escorted a SAM Stinger last June… He neither went missing, nor was he captured. He was killed in action. The body might’ve even been left unburied… In a dead village eight miles West from Shahjoy, Canyon of Miltanai… [274]
272
Вам я советую то же самое (англ.). – Прим. авт.
273
Подождите (англ.). – Прим. авт.
274
А эта история к нам не относится. Она может пригодиться тому, кого касается. Запомните: парень с большими еврейскими глазами… Он был кем-то из западников… в июне прошлого года сопровождал ящик со «стингером»… Он не пропал без вести и не был захвачен… Он погиб в бою. Может, и тело его осталось непогребенным… В брошенном кишлаке в восьми милях от Шахджоя, в Милтанайском ущелье… (Англ.) – Прим. авт.
Сказать, что американец удивился, – это всё равно, что ничего не сказать. Он очень удивился. Можно даже сказать, обалдел. Наконец советник пришёл в себя и медленно спросил:
– What makes you disclose the case? [275]
Борис грустно усмехнулся. Ну не объяснять же американцу, как измучил его тот убитый «англичанин». Вслух же он сказал:
– ‘Cause my family should be aware of no less. [276]
Советник кивнул, принимая объяснение, и медленно ушёл в серую мглу. Борис смотрел ему вслед, пока фигура американца не растворилась во мраке. Потом он закрыл створку ворот, закурил и, устало опустившись на корточки у стены, негромко спросил:
275
Зачем вы мне об этом рассказываете? (Англ.). – Прим. авт.
276
Потому что моя семья должна знать не меньше… (чем рассказал я…) – Прим. авт.
– Ну теперь ты доволен?
– В смысле? – не понял стоявший рядом Костя Захаров, он страховал Глинского во время переговоров. – Чем я доволен? Я ж не понял ни хрена, что вы там ему говорили…
Борис, словно очнувшись, тряхнул головой:
– Да нет, это я не тебе… Это я сам с собой разговариваю…
– А…
– Да, Костя. В школе.
– А туда сложно попасть?
– Сложно. Но можно…
…Борис спрашивал сам себя, почему он даже не попытался затащить американца в крепость и зачем рассказал про того «англичанина», и не находил ответа. Конечно, в роли переговорщика он оказался впервые в жизни, но дело было не только в этом, не в том, что он растерялся и рассентиментальничался… Просто подсознательно Глинский уже понимал, что всё пошло совсем не так… И если советника захватить, а потом он при штурме погибнет, тогда никто не узнает о лагере, о восстании и об участии в нём шурави. Моджахеды могут прикончить всех свидетелей, вплоть до союзников-советников. Да и на высоком политическом уровне правда будет никому не нужна. А так – этот американец доложит наверх прямо сейчас. Получившие его доклад направят информацию ещё выше… И через несколько инстанций уже десяткам будет известно о случившемся. И когда-нибудь это обязательно станет известно не только их спецслужбам…
Тем временем «духи» открыли огонь, который постепенно становился всё плотнее и плотнее. Правда, пока ещё моджахеды опасались стрелять из безоткатных орудий и гранатометов – помнили, сколько боеприпасов в крепости, боялись, что взорвутся склады, в которых находился чуть ли не полковой боекомплект. Рассчитывали, наверное, автоматным огнём снять тех, кто на стенах.
Стрельба нарастала, и Глинский дал команду на ответный огонь – чтоб ребята хоть душу отвели. Правда, он распорядился, чтобы не все стреляли одновременно – это ему старший капитан Аман подсказал, – чтобы не демонстрировать раньше времени максимальную плотность огня…
Перестрелка шла примерно с полчаса, потом как-то сама собой стала затихать. Никакого ущерба защитникам крепости она не нанесла. Потом вдруг со стороны моджахедов сразу несколько голосов закричали:
– Не стреляйте! Не стреляйте!
К крепостным воротам выскочил маленький Насим с красным (однако!) флагом в руке. Тонким, срывающимся голосом он выпалил:
– Достопочтенный командир русских! Наш уважаемый начальник хочет обратиться к вам со словами просвещенного! Не стреляйте!
Прокричав всё это, Насим убежал обратно в серую мглу.
Глинский недоуменно пожал плечами, однако отдал приказ:
– Не стрелять!
Некоторое время ничего не происходило, а потом к воротам крепости вышел сам Бархануддин Раббани, лидер одной из главных группировок моджахедов. Он, вообще-то, ждал на своей вилле в Пешаваре, когда в Зангали первым прибудет гость, чтобы присоединиться к нему с «вежливым» опозданием, указывающим на разницу в статусе. Но поскольку визит сорвался, Раббани срочно прибыл в лагерь, чтобы лично разрешить возникший там конфликт. А что ему ещё оставалось делать? Дело ведь не в курсантах или охранниках, которых можно «обновить» за неделю, и тем более не в пленниках, а в оружии и боеприпасах, складированных в крепости. Даже Раббани было страшно подумать, сколько всё это стоит…
…Раббани театральным жестом снял с себя кинжал и демонстративно крикнул назад, что в охране не нуждается. Потом он опустился на колени и долго молился, как бы показывая тем самым, что он безоружен, дружелюбен и будет вещать голосом Всевышнего…
Профессор Раббани заговорил на хорошем, литературном дари – и афганские офицеры легко переводили его слова шурави, хотя многие смысл понимали и так. Начал Раббани свою речь почти с тех же слов, которые он спустя шесть лет скажет посетившему его Александру Руцкому [277] .
277
Вице-президент России А. Руцкой, находившийся в 1988 году в пакистанском плену, встречался с Б. Раббани в декабре 1991 года в Исламабаде.
– Отведи мысль об отмщении, храбрый русский воин! Ты хочешь покинуть своих братьев? Вот мой кинжал, вот моя машина! Аллахом клянусь, я сам сяду за руль и отвезу тебя туда, куда ты захочешь. Мне сказали, нашего брата опозорил презренный шакал, оскорбивший священное имя самого Халида ибн аль-Валида… Благородные мусульмане и братья наши, досточтимо внимающие пророку Исе (Иисусу), покажите этого шайтана! Он у вас, в крепости!
Афганские офицеры, поддавшись патетике слов признанного оратора и богослова, быстро вытащили на стену связанного Юнуса. Хотели было и Азизуллу вытащить, но Глинский, слушавший Раббани с кривой усмешкой, запрещающе качнул стволом.