Воздаяние Судьбы
Шрифт:
— И что же?
— Отдать тебе, мой добрый друг!
Ратмир недоумённо глянул на лысого и безбородого уродца.
— Зачем он мне?
— Вот это мне пока ещё не ясно… Но всё же точно знаю я, что должен подарить его тебе.
Хан снова в сомнении взглянул на карлу, а тот, моргая глазками, смотрел на хана и умильно улыбался.
— И что я должен делать с ним?
Ратмир повертел в руке добычу, перевернул вверх задом, головою вниз. Содрал с него парчовые порточки и с отвращением сказал:
— Фу, Румистэль, он даже не мужчина! На что мне эта дрянь — возьми себе! Чего я буду делать с ним — насажу на палку? Сделаю чучело?
— Ратмир, отчего-то моя память меня подводит — вот, право, наваждение! Но всё же поверь мне: я точно знаю, что этот человечек есть тот, кого тебе я должен.
— Мой друг, ты болен. — сочувственно сказал Ратмир. Он бросил карлу на пол, отшвырнул ногой подальше и обнял товарища за плечи. — Хватит, Румистэль, об этом недостойном нашего внимания останке человечьем. Пойдём, поищем Еруслана. Поздравим с освобождением Радмилы, пожелаем счастья…
Они прошли широкими дверями, в которые разве что входить гипербореям, так что и в голову взбрести им не могло, что подлинным хозяином всех этих несметных богатств, просторных зал, затейливых башенок и широких лестниц являлся как раз тот лысый, безбородый, с волосами в ноздрях, который не мужчина…
Нигде они не обнаружили героя, исчезла и Радмила. Надо думать, что Еруслан покинул волшебные чертоги, не взяв оттуда ничего, кроме той пропажи, о которой столько дней кровавыми слезами истекало его сердце.
***
Наверно, ветреный читатель мог подумать, что всё уже свершилось: зло наказано, добро восторжествовало. Что всё прекрасно: влюблённые спешат домой. Не тут-то было, други дорогие! А как же наш Фарлаф, сидящий смирно в овраге и ожидающий часа своего триумфа? Ну да — купец Костыля, которого совершенно столько раз миновала страшная погибель! Да-да, тот самый, который любит загребать угли чужими руками! Нынче он Фарлаф, но по характеру всё тот же Костыля.
Вот он сидит-сидит, зад себе наедает, брюхо ростит, щёки салом мажет. И вот настал тот день, о котором Фарлаф думал со страхом и надеждой. Однажды сумка с провиантом не упала сверху, а раздался противный, скрипучий, тонкий голос:
— Собирайся в дорогу, тебя ждёт твоя добыча, а меня ждёт моя месть.
Затрепетав от страха, Фарлаф тем не менее отважно высунулся из оврага и увидел свою благодетельницу — добрую баушку, которая напутствовала его ещё в дороге к царскому дворцу, потом указала на харчевню, где он всего лишился. Теперь она решила возместить ему все неудобства, которые он по её милости имел.
Тут вылез он из своего оврага, надел все те богатые одёжки, которые хранил так тщательно всё это время — откуда взялось всё, не по помнит — и надел поверх измызганной рубахи и нижних портов. Потом увидел, что старуха держит под узду его коня — всё, стало быть, готово — и Фарлаф отважно затолкал в железный шлем свои распухшие от сала щёки. Всё, витязь собрался в поход. Но, отчего-то так ему страшно, что зубы так и играют плясовую.
Ночь тёмна, звёзды дики, ветер воет, прямо стонет — дело к осени идёт. И вот Фарлаф на коня своего взобрался, а старушонка его манит за собой. Сама страшна, тоща, черна — не понять, то ли ветла кривая, то ли человек. Не руки — лапы с длинными когтями, а глаза так и светят в ночи, как зрачки у рыси.
Старушка обернулась вокруг себя три раза и видится очам Фарлафа, будто конь под нею образовался… Тьфу, тьфу, не
Плывут они сквозь чащи, летят над мерцающими в ночи болотами, где над землёй, где по земле. Баушка со злобою бормочет, а Фарлаф тоже наливается тяжёлой злобой: ему мнится, будто Еруслан похитил у него царевну обманом и притворством.
Диковинная пара пролетает лес и приземляется на широкой равнине, возле высокого кургана.
— Теперь смотри, не зашуми! — предупреждает бабка. — Там, за курганом, улёгся на ночлег проклятый Еруслан. Царевна спящая при нём — за то не бойся, не проснётся дева, потому что спит она сном не простым, а наведённым. А вот с Лазаревым сыном не церемонься: мечом с размаху в грудь его ударь! Тогда твоя Радмила. Бери её и убирайся в Киев, к князю Володимиру.
Сказав такие добрые слова, она в момент исчезла, а Фарлаф, трясясь от ужаса и живо себе рисуя страшные картины — что будет, если под ногами треснет ветка, и Еруслан проснётся?! — крадётся вокруг широкого кургана. И вот видит: да, правду баушка сказала — лежит под горкой Еруслан, обнявши нежно юную Радмилу, а рядом конь каурый длинной гривою метёт.
Итак, вы можете спросить: как Еруслану удалось так скоро покинуть черноморовы покои? В самом деле: поначалу никак не мог проникнуть во дворец, а убрался оттуда так скоро, что даже дивоярец с его попутчиком не смогли его застать. Всё просто, ведь это же сказка, там случаются чудеса и почище. Ведь бороду-то черноморову богатырь забрал себе и обвязался ею, как шарфом поясным. А далее вышел он с Радмилой спящей на руках к открытому окну и сказал: неси нас, борода. Так и добрался до коня. Вот и всё, а вы что думали?
Теперь же, когда конец пути так близок, устал наш Еруслан. И то сказать, сколько вёрст он отмахал по бездорожью, в какие переделки попадал, сутками постился, сутками не спал. Но вот теперь, когда всё самое дурное осталось позади (так думал он), и праведный герой уж предвкушал фанфары, свершилось тайное злодейство, про которое не то что Еруслан — мы все забыли!
Всё было просто и на удивление удачно: подкрался Фарлаф и с одного замаху пронзил мечом грудь Еруслана. Правду говорят: дурное дело многого ума не просит. Потом Фарлаф берёт себе Радмилу — хорошо, что дева спит! — и тихонько смылся, хороня в ночи своё деяние.
А далее уже фанфары — в Киеве его встречают, дивятся, правда, что не кто иной, а жирный витязь Радмилу спас из плена. Тут свадебку играть бы, а невеста спит! Сколь ни будили, сколь в уши ни кричали — не вышло ничего. Вот так дивно то и получилось, что чары северного колдуна спасли всё дело — раз перед алтарём невеста присягнуть не может, значит нету свадьбы. Так всё и осталось: Радмила спит, Фарлаф в печали, князь в недоумении, бояре в замешательстве, народ в надежде.
***