Воздаяние Судьбы
Шрифт:
— Ратмир, ты ошибаешься. Я не мечусь по свету с целью подвига во славу милой. Едва ли соблазнят её все те геройские истории, которыми полны все сказки. Считается, что женщина, как идол, ищет постоянной жертвы, слагаемой к её ногам. Что она, подобно истукану, испытывает радость при виде вынутых сердец. Если было бы всё так — всё было б слишком просто. Нет, я не сражаюсь за любовь. Я выполняю свой давний долг, это просто моя работа, продолжение тех дел, что делали мои предки. И я надеюсь, что не оставлю своим потомкам той несвободы, что обрёл от своего рода. Я невольник долга, а не женщин.
— Да, это несравненно достойнее и выше. — помолчав, ответил хан Ратмир. — Не хочешь ли сказать,
— Ты угадал. — холодно ответил Румистэль. — Отсюда прямо я направлюсь к трём вершинам, стоящим посреди пустынного и мрачного места. Те есть не что иное, как окаменелые останки древних великанов, которые более не ходят по Селембрис.
Всадники остановились и огляделись: солнце близилось к закату, а по земле пролегали уже длинные фиолетовые тени. Степь погружалась в ночной мрак, отдавая накопленное за день тепло и источая острый дух полыни. Где взять ночлега? Расположиться в поле у костра?
Взгляд Ратмира обошёл вокруг и устремился к бедной хижине, примкнувшей у реки. Лёгонький дымок едва заметно колыхался над низкой трубой — в жилище кто-то был и этот кто-то готовил на огне. За домиком виднелась изгородь, и в вечернем сумраке угадывался за этой плетёной из лозы преградой небольшой сад. Ещё дальше зрело колосилась рожь, а у реки приткнулась утлая лодчонка.
— Ну вот и место для ночлега. — заметил хан Ратмир. — Хозяин так беден, что едва ли откажется за горсть монет предоставить свою постель для двух богатых путников. А сам он будет рад всю ночь сидеть снаружи, сторожа двух наших жеребцов и успокаивать твою кобылу. На что она нужна нам? Давай оставим будущую роженицу и её приплод неясной масти в уплату за ночлег — хозяин беден и явно будет рад. А мне уж надоело тащиться шагом из-за её большого живота. Вот, право, женщины! Пока юны, собою представляют тайну, а как кого допустят в свою святыню, так сразу превращаются в обузу — толсты, неповоротливы, тупы, капризны и унылы! Нет, Румистэль, ты меня не убедил: нет женщины, что ввергла бы меня в печаль, подобную той, что ты прячешь в своём сердце и которую столь тщательно хранишь от моих глаз! До завтра затихаю, а утром снова в скачки за приключениями и забавой!
С этими словами хан Ратмир резво полетел к избушке, оставив Румистэля идти шагом из-за беременной караковой кобылы — той уж скоро приспело разродиться, и бедное животное стонало из-за бессердечия хозяина, который вместо отдыха тянул её в дорогу.
Ратмир несётся к дому, весёлым криком оповещая обитателя жилища о том, что предстоит ему принять под своим кровом двух путников усталых и предоставить им помимо своей постели горячий ужин у своего очага. Горшки кипят, еда шкворчит, а два голодных витязя уже спешат к накрытому столу! Что может быть святее бескорыстного гостеприимства! Гость свят — он есть посланник от богов! Эгей, хозяин, спеши исполнить долг!
Тут со всего скоку хан осадил коня — из бедной хижины вышел не мужчина, степенный пахарь или пожилой рыбак. Не сгорбленная трудами и годами ветхая старуха. Вышла дева — высокая и стройная, с распущенными чёрными кудрями. Она готовилась ко сну и прибирала на ночь свои прекрасные и длинные власа.
Как глянула хозяйка дивного
Не помнит хан, как очутился на земле, не знает, как вошёл в бедное жилище, но показалось ему, что звук небесных труб позвал его — так нежен и сладок был голос незнакомой девы. Хан трепетал от сладких ожиданий, он млел в восторге. Глаза прекрасной девы лишили его всех иных желаний, помимо страстного томления по обладанию этой чудной устрицей, что пряталась от внешних взоров в той безобразной раковине, что называлась её домом. Одна, вдали от всех, она жила среди полей. Днём поднимала парус и выходила в лодке, оглашая пустынные просторы дивной песней. Дырявый парус трепетал от ветра, как трепещет сердце в ожидании любви, а дева распускала волосы над водной гладью, и ветер пел средь вороновых струй, что реяли свободно над речным теченьем. А на закате, когда огненные облака расцвечивали запад багрянцем с золотом, выходила дева на взгорок, распускала пряди и молилась заходящему светилу о приходе той единственной любви, что составляет вечное стремление и вечную причину всего живого. Вечность, вечность, вечность — так и звучало средь этих нескончаемых равнин. Так пели и седые горы, и древние леса, и непроходимые дубравы, и горные потоки, и нескончаемые воды мощного Днепра. Всё преходяще, лишь мы с тобою вечны. Лишь ты да я, лишь мы и наша дивная любовь…
— Послушай, хан. — сказал Ратмиру озабоченный волшебник, подойдя к хижине и спешась. — Не придётся нам с тобою спать спокойно — у каракаковой кобылы воды отошли. Сегодня ночью родится жеребец. Как быть — ума не приложу. Может, хозяин хижины возьмёт кобылу с жеребёнком на постой? Я заплачу за все заботы — в обиде не останется.
— Послушай, Румистэль. — в смущении молвит степной князь. — Прошу тебя, останься с караковой кобылой и её делами на ночь снаружи дома. Поставь себе навес, коль будет ночью дождь. Но, судя по всему, погода обещает тепло. Я понимаю, это не по-дружески, но всё же, будь милостив…
Из дома снова вышла стройная девица с длинными чёрными волосами, светлой кожей, высокими скулами и нежным взглядом томных глаз. Она положила руку хану на плечо, и он весь вспыхнул от желания, как костёр от искры.
— О да, я понимаю. — с улыбкой молвил Румистэль. — Я остаюсь с другой особой — с этой дамой и её делами. Ступай, Ратмир. Такая женщина — это непреодолимо.
Ушёл Ратмир, а Румистэль остался слушать стоны караковой кобылы и встречать с зарёю появление новой жизни.
А утром вышел хан Ратмир на бедное крыльцо — без своих доспехов, без высокой шапки, без парчового халата, без сапог — бос и счастлив. На его плече просторная расшитая рубаха из холстины, простые белые порты.
— Прости, мой друг. — молвил он смущённо. — Я остаюсь в сей бедной хижине. Я здесь обрёл любовь, в которую не верил. И здесь, под этой кровлей, я обрету всё то, чего не даст мне тысяча небесных пери. Такая женщина, как говорил ты, это непреодолимо.
— Ну что ж. — ответил Румистэль. — Я не осуждаю. Каждому своё. Я рад, Ратмир, что ты обрёл свой рай. Обрети до полноты меры и кобылу эту вместе с жеребёнком. Да, это явно не твой конь тут потрудился. Смотри, как жеребёночек хорош. Вам пригодится — будете пахать и сеять. Прощай, мой хан. Не знаю, скоро ль свидимся. По мне — так прощаемся навеки.