Воздух, которым мы дышим
Шрифт:
— Мне нужен кто-то, чтобы помочь починить трактор, — упрямо заявляет Джордж, бросая на меня вызывающий взор. Я внутренне замираю. — И забор нуждается в ремонте. Я не могу собрать яблоки в одиночку.
Во мне все напрягается. Я чувствую полнейший раздрай и не знаю, что делать. Что-то во мне пытается подтолкнуть меня в направлении, которое неизвестно во что выльется. Другая часть тихо предупреждает меня об опасности того, что только начинает развиваться в моей голове. Но что еще я могу поделать? Это просто чувствуется правильным.
Что мне еще осталось делать? Я позволяю своим негативным
— Ты можешь остаться. Пока. Сколько считаешь нужным, — бормочу я, заикаясь, встаю из-за стола, торопливо кладу тарелку и чашку в раковину и покидаю кухню так быстро, как могу.
Я даже не знаю, почему так тороплюсь. Просто понимаю, что мне нужно выбраться отсюда, и мне необходимо вдохнуть воздух и успокоить свой бушующий пульс. Я уже однажды жила с мужчиной под одной крышей, и это плохо закончилось. Мне все еще приходится бороться с последствиями.
Лиам
— Ну, значит, мы все выяснили, — довольно ворчит Джордж, в то время как я растерянно смотрю вслед этой женщине.
Она что, сумасшедшая? Одинокая девушка не может позволить незнакомцу жить с ней. В добавок еще и такому, как я. Возникает желание встать и последовать за ней. Но в то же время отчетливо понимаю, что не могу, потому что хочу остаться здесь. Потому что у меня больше ничего нет, и потому что это единственное место, куда я всегда хотел вернуться. Ради этого я выживал день за днем, все эти годы. У меня есть только это. И находиться здесь — слишком хорошо ощущается. Я не смогу отказаться от того, чтобы наконец перестать чувствовать, что в любой момент рассыплюсь на части.
Я крепко сжимаю челюсти и поворачиваюсь к Джорджу, который с надеждой смотрит на меня. Старик, вероятно, убьет меня, если я не останусь.
— Она не очень умна, не так ли? — спрашиваю я расстроенно, но с облегчением, и возвращаюсь к яичнице.
Малышка умеет приготовить завтрак, этого не отнять. Но, может быть, это так вкусно, потому что я давно не ел того, что не выглядело бы как помои. Даже больничная жратва, которую я получал после моего освобождения, не доставляла особого удовольствия.
— Напротив, очень даже. Тесса отличная девушка, только ей пришлось через многое пройти.
Через многое пройти? Мне не нравится эта мысль, но я не спрашиваю, потому что думаю, что это не мое дело. Если она захочет, чтобы я узнал, то сама расскажет мне об этом. А если нет, я бы это понял. Мне тоже пришлось испытать то, о чем я не хочу рассказывать. Ни ей, ни Джорджу. Никому. Но внутри распространяется какое-то странное чувство, заставляющее поверить, что я должен попытаться позаботиться о ней, как она заботится обо мне. Потому что девушка именно это и делает из-за моего убеждения, что только это ранчо не дает мне сломаться. Мне необходимо это чувство отчего дома. Мне это очень нужно. Даже если и в этом проклятом захолустье мое прошлое, о котором я не хочу вспоминать, никуда не денется.
— Она тебе нравится, — говорю я, наблюдая за Джорджем. —
Джордж всегда был для меня практически отцом. Мы оба слишком хорошо знаем друг друга. По крайней мере, он хорошо знал человека, которым я когда-то был. Но я знаю от него, что он никого не подпускает к себе, если человек этого не заслуживает. Я всегда уважал людей, которых уважал Джордж. Всегда мог рассчитывать на его знание человеческой природы. Оно лишь однажды дало сбой с моим лучшим другом. Но я уверен по сей день, что он просто давал Марку больший шанс, потому что тот был еще ребенком, когда мы подружились.
— Тесса ангел. Никто не мог бы заботиться о Роуз лучше, чем она.
— Мне так жаль, что меня здесь не было.
— Никогда больше не извиняйся за вещи, в которых нет твоей вины, — огрызается он и сердито смотрит на меня.
— Я решил уйти, так что это моя вина, — мрачно говорю я.
— Нет, это не так. Так мы будем чинить этот чертов трактор? — нетерпеливо спрашивает Джордж.
Я встаю, кладу посуду в раковину и киваю.
— Давай удостоверимся, что я могу быть полезен здесь.
Глава вторая
Лиам
Сегодня жарко. Даже не могу сказать, что хуже: жгучая жара снаружи или воздух в сарае, теплый, густой, спертый, делающий дыхание таким трудным, как будто ко рту и носу прижата пыльная грязная тряпка. Ощущение, с которым я близко познакомился, прибывая в плену. Первые несколько месяцев мои тюремщики были изобретательны в своих пытках.
Я вытираю лоб, который, вероятно, так же измазан машинным маслом, как и мои руки.
Джордж молча подает мне гаечный ключ. Он никогда не был разговорчивым. Между нами царит напряжение, наверное, не понимает, как со мной обращаться. Никто не понимает. После моего возвращения все относились ко мне как к чему-то хрупкому, даже люди из правительства и флота, которые допрашивали меня в течение нескольких дней, раз за разом спрашивая, что я видел, слышал, чему был свидетелем. Есть ли у меня полезная информация о террористах. Террористы за пять лет ни разу не обращались со мной как с чем-то хрупким. Может, мне нужно к этому привыкнуть? Но я бы предпочел, чтобы со мной не обращались, как с хрустальной вазой, потому что это постоянно напоминает мне, что я отсутствовал пять лет. Очень хочется, чтобы ко мне относились нормально, чтобы не появлялось постоянно ощущение, что я отличаюсь от всех остальных.
Я должен попытаться что-то сделать, чтобы он лишился этой своей скованности, иначе это чувство — что все меня жалеют — сведет с ума. Я беру гаечный ключ и снова сгибаюсь над двигателем небольшого трактора, который впервые самостоятельно повел в возрасте десяти лет. Тогда я врезался в самую середину забора, и Джордж надрал мне задницу.
— Итак, ты живешь здесь наедине с красивой женщиной, — бормочу я, ослабляя винт.
— Она действительно красива. Значит, от тебя это не ускользнуло, — замечает Джордж, растягивая рот в широкой ухмылке.