Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

Юдовский Михаил Борисович

– Ну как? – расспрашивали меня клубные друзья.

– Чего как? – невинно отвечал я.

– Как она?

– Отменно здорова. Чего и вам желает.

– И чем вы с ней занимались?

– Ели пельмени и музицировали на валторне.

– Мальчик мой, – покровительственно заявлял Глеб Рыжиков, – это недопустимая трата времени. В твои годы я уже лечился от гонореи.

– Удачно? – интересовался я. – Или так и несешь ее с песней по жизни?

– С твоей стороны не слишком красиво не делиться опытом с друзьями, – пенял мне Глеб.

– А зачем тебе, такому искушенному, мой опыт? Он отличается

от твоего только отсутствием гонореи.

После этого в разговор вмешивался Артурчик, на ходу сочиняя фантастические истории о похищенных им горных красавицах.

– Ты о сернах? – переспрешивал его Глеб.

– Каких сэрнах?

– О турецких серных банях, конечно.

– Сам иди в баня! – вскакивал Артурчик. – Я нэ турок, я осэтин!

– Помню, Артурчик, помню, не режь меня, джигит, кинжалом. – Глеб клал Артурчику руки на плечи, усаживая того на место, и поворачивался к молчавшему Андрюхе:

– А ты, богатырь из уральской деревни, скольким коровам голову вскружил?

– А в торец? – привычно откликался Андрюха.

– Да ладно, не скромничай, небось табунами за тобой ходили?

– Это лошади ходят табунами. А коровы стадом.

– Извини, Андрюха, вижу, что насчет коров я погорячился. – Глеб прижимал руки к груди. – Так за тобою, говоришь, лошади ходили?

– Сам ты лошадь, – мрачно огрызался Андрюха.

– Сражен уральским остроумием, – поникал головою Глеб. – Что, братья-любовнички, не хлебнуть ли нам по этому случаю бражки? За жен Урала и Кавказа и за тот забор, через который наш киевлянин наловчился бегать и наводить порчу на местных дев.

Во время одной из моих самоволок мы с Аней разругались вдребезги. Ругались мы с ней часто и всякий раз по ничтожнейшим поводам. На сей раз причиной стало то, что она попросила нарисовать ее портрет. Вернее сказать, попросила так, словно позволила. Она всегда была несколько преувеличенного мнения о своей внешности и считала, что всякий художник почтет за честь изобразить ее. Я согласился, мельком заметив, что портреты не рисуют, а пишут. Она возразила, что не мне, киевлянину, учить ее, москвичку, как правильно говорить по-русски. Я разозлился и – каюсь – сказал кое-что интересное о Москве в целом и о москвичках в частности. В ответ последовала длинная тирада, в которой Киеву досталось больше, чем в свое время от нашествия орд Батыя. Мне же было объявлено, что я провинциальная сволочь и козел.

– Если женщина называет мужчину козлом, значит, ей не удалось сделать из него барана, – отрезал я.

– Господи, мужчина нашелся! – воскликнула она. – Да у меня такие мужчины были, какие тебе и не снились.

– А откуда ты знаешь, какие мне мужчины снятся? – хмыкнул я.

– Идиот, – сказала она. – Просто идиот.

На этой светлой ноте мы и расстались. Я шел в сумерках по зимнему гарнизону, приятно преображенному снегом, который прикрыл на время убогость растрескавшегося асфальта и красиво налип на голые ветки деревьев и похожие на каски макушки фонарей. Из фонарей, по счастью, горел только каждый третий, и большую часть пути я проделывал в декабрьской полутьме, укрывавшей меня от непредвиденных встреч.

– А ну стой, солдат! – раздалось у меня за спиной.

Я машинально оглянулся. Шагах в тридцати вырисовывались трое фигурок патрульных –

офицера и двух солдат. В голове моей мелькнула сумасшедшая мысль, что это Аня из мести вызвонила патруль и пустила их по моему следу. Я отмел эту нелепость и зашагал быстрее.

– Стой, солдат! – повторил приказ офицер. – Стой, сука, стрелять буду!

– А ты в движущуюся мишень попади! – крикнул я и пустился бежать.

– Товарищ капитан, – прозвучал ленивый голос одного из солдат, – а давайте стрельнете. А то все ходим, ходим… Скучно.

– Я те стрельну, Голованов, – прорычал в ответ офицер, – я те так стрельну, что у тебя часть фамилии отвалится. Бегом за ним!

Не знаю почему, но мне вдруг сделалось весело. Идиотская ссора с Аней, затем этот патруль, бегущий за мною следом по заснеженному дальневосточному гарнизону, – все это скорее походило на кино, чем на действительность. Я настолько ощутил себя героем какого-то кинофильма, что очередная идиотская мысль, пришедшая мне в голову, не встретила там никаких возражений. Я остановился, нагнулся, зачерпнул снег, слепил из него комок и с криком «ложись!» швырнул в моих преследователей. Те, словно кегли, попадали на землю. «А вот теперь беги и как можно скорее, – посоветовал я сам себе. – После такого подарочка он точно озвереет и шмальнет в тебя». Я помчался, оставляя на снегу следы, но впереди уже была видна дорога, черневшая асфальтом, за которой протянулся забор нашей части. Пробежав по асфальту несколько десятков метров, я кинулся к просевшему забору, перемахнул через него, едва не запутался в шинели и, не останавливаясь, припустил в сторону клуба.

– Ну как? – привычно поинтересовались мои друзья.

– Не хочется хвастать, – ответил я, переводя дыхание, – но вступить со мной в контакт сегодня хотели не одна, а многие.

– Она что, подружек позвала? – оживился Глеб.

– Не знаю, – ответил я. – Я даже не совсем уверен, что они ее подружки.

– Сколько их было?

– Трое.

– Симпатичные?

– Понятия не имею. На них были шинели и ушанки. Да и темновато было, чтобы разглядеть их прелести.

– Эй, – изумился Артурчик, – какие шинелы-ушанки?

– Да как у тебя. А на одной даже портупея.

– Интэрэсно, слушай! – сказал Артурчик.

– Хочешь познакомиться? – спросил я. – Прыгай через забор, может, они там еще ходят.

– Точно?

– Сто процентов. Я им так понравился, что они до сих пор мечтают снова меня увидеть.

– Артурчик, – сказал Глеб, – не ходи к ним. Я этих подружек знаю. Они умеют любить только на гауптвахте и, как говорит наш старлей, в особо извращенной форме.

– В шинэлах? – уточнил Артурчик.

– Ну да. Лучше забей на них. Чаю хочешь? – Глеб повернулся ко мне.

– Хочу, – сказал я.

– Андрюха, плесни ему.

От горячего чая мне вдруг стало удивительно хорошо и как-то по-домашнему. За окном сыпал снег, чай растекался приятным теплом по телу, и каморка в клубе казалась уютной и родной, а Глеб, Андрюха и Артурчик на мгновение сделались самыми близкими мне людьми на свете.

На следующее утро пришел Чагин, невыспавшийся и хмурый.

– Интересные новости ходят по гарнизону, – сообщил он. – Говорят, вчера вечером патруль саперов чуть не сцапал нашего бойца.