Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

Юдовский Михаил Борисович

– Павлуша, ну прости бога ради, – Илья Наумович прижал руки к груди. – Ну хочешь, дай мне тоже в морду.

– Ага, – кивнул Павлуша, – я вам в морду, а мэнэ в тюрьму за убийство. Воно мэни трэба, такэ щастя за вашу морду? Идить вже, Илья Наумович, з вашею Дунею, я тут зараз шось вдребезги разнесу…

Илья Наумович смущенно приобнял Дуню и повел ее дальше. Та не отстранялась.

– А вы правда, – сказала она, – такый…

– Скажэный?

– Отважный. Павло ж вин… такый… Вин кабана вбыты може.

– Так

я ж не кабан, Дунечка.

– Не, вы нэ кабан… Ну всэ, мы прыйшлы.

Они остановились у деревянного забора с калиткой, за которым виднелось несколько яблонь и шиферная крыша дома.

– Неужели вы так скоро хотите меня покинуть? – полужалобно-полулукаво спросил Илья Наумович.

– Так мама ж борщ сварила.

– О, я понимаю, борщ – это святое, тут я не соперник. А не хотите ли пригласить меня на борщ?

Дуня зарделась.

– Ну я нэ знаю… шоб прям так скоро, – промямлила она. – Шо мама скажэ…

– Шо-то все меня хотят напугать вашей мамой, – улыбнулся Илья Наумович. – Да вы не смущайтесь так, я ж не на сегодня напрашиваюсь.

– А на когда?

– На завтра. Вчерашний борщ всегда вкуснее.

В это время из-за забора послышалось хрюканье.

– Это из комнаты вашей мамы? – поинтересовался Илья Наумович.

– Та не, це ж Инженер, – сказала Дуня.

– Кто?

– Инженер. Такый жирный, морда хытрая… Мы його к Новому году зарежем.

– Что? – Илья Наумович почувствовал, как голова у него пошла кругом. – Это у вас такой семейный обычай, резать под Новый год инженеров?

– Та ну вас… Инженер – це ж боров. То ж вин у хлеву хрюкав. Така хытра, така розумна свынья…

– Знаете, Дуня, – сказал Илья Наумович, – в ваш дом нельзя входить неподготовленным. И хоть судьба несчастного Инженера вынуждает меня опасаться за собственную, но решений своих я не меняю. Ждите завтра в гости. Вот вам залог, что я не передумаю.

Он привстал на цыпочки и поцеловал Дуню в пухлую щеку. Дуня в очередной раз покраснела, даже зарделась, и со словами «та ну вас, скажэный», несильно и как-то нерешительно хлопнула Илью Наумовича по физиономии и скрылась за калиткой.

– Восхитительно! – сказал Илья Наумович, благоговейно потирая ушибленную щеку. – Какая изумительная девушка. Надеюсь, когда мы поженимся, она будет так же щедро раздавать пощечины тем, кто вздумает прицепить мне на голову рога.

На следующий день Илья Наумович все в том же сером пиджаке с отдельно доживающей пуговицей, но с огромным букетом пунцовых роз в руках объявился во дворе семейства Горемыко, каждый из членов которого встретил его по-своему: Дунечка попунцовела не хуже букета, невнятный отец Петро Васильевич пробормотал что-то вроде «дуже радый, дуже радый», а необъятная и скандальная Алена Тарасовна с присущей ей откровенностью нрава гаркнула:

– Дуню, це шо за прыщ?

– Драгоценная Алена Тарасовна, –

спокойно ответил за Дуню Илья Наумович, – я так понимаю, что вы хотели сказать «прынц», а «прыщ» у вас вырвалось от волнения. Совладайте с собою, пригласите меня за стол и угостите вашим знаменитым борщом, о котором говорит весь город.

– Ця божевильна [40] падлюка знае, як подступиться до людей, – буркнула Алена Тарасовна. – Ну милости прошу у хату. Я б вам, конечно, цей борщ з прывэлыкым удовольствием вылыла б на голову, так жалко ж борща. Дуню, сунь его веник у вазу и скажи своему нэдоразумению, шоб воно сидало за стол.

Илью Наумовича, судя по всему, ждали, поскольку стол уже был накрыт, на белой льняной скатерти стояли тарелки и рюмки, в мисках алели помидоры, нежно зеленели огурчики, меж кольцами домашней колбасы бледно розовело сало, а в хрустальном графине таинственно и зовуще поблескивала водка. Петро Васильевич, Илья Нумович и Дуня сели за стол, а Алена Тарасовна отправилась на кухню и вернулась оттуда с огромной кастрюлей, в пузатом чреве которой багрово и тяжело дышал борщ. Петро Васильевич робко глянул на жену и, получив от нее снисходительный кивок, предвкушающе потянулся к графину и разлил водку по рюмкам.

– Ну шо, будэм здорови, – провозгласил он и выпил, чуть ли не крякнув от запретного удовольствия.

– Будэм, будэм, – кивнула Алена Тарасовна. – Вы сальцем зайидайтэ, домашне, свиже… Чы, можэ, вам сала нельзя?

– Почему ж нельзя? – весело осведомился Илья Наумович, кладя тонко нарезанный ломтик сала на кусок ржаного хлеба.

– Ну, жидочкы… еврэи, то есть, воны ж сала не йидять?

– И давно вы в последний раз видели еврея, который не ест сала?

– Та я йих вообщэ никогда не видела.

– Ну так у вас устаревшие сведения. С тех пор как Карл Маркс и житомирский райотдел народного образования отменили налог на добавленную стоимость, сало признано кошерным продуктом, если его употреблять с водкой. Наливайте еще, папа.

Петро Васильевич, с искренней симпатией глядя на гостя, налил по второй.

– Дорогая мама и уважаемый папа, – торжественно проговорил Илья Наумович, поднимая рюмку с переливающейся водкой, – предлагаю выпить за то, что я имею неслыханную наглость оказать вам немыслимую честь просить руки вашей дочери.

Алена Тарасовна, уже поднесшая рюмку к губам, едва не поперхнулась. Петро Васильевич принялся робко хлопать ее по спине.

– Убэры рукы, шо ты мэни там настукиваешь своей курячей лапкой, – рявкнула на него Алена Тарасовна. Затем она грозно повернулась к Илье Наумовичу.

– Слухай, ты, нахалюга, – сказала она. – Ты зовсим совесть потерял чы с глузду зъехал? Ты подывысь на мою богыню и на сэбэ в зэркало. Ты ж юродивый. Твоя ж бидна мама, якбы знала, шо з нэйи вылизэ, так всэ ж соби позашивала б.