Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)
Шрифт:
– Миша! – внезапно окликнули меня.
Я, не оборачиваясь, прибавил шагу.
– Миша, подожди!
Я вздохнул, остановился и глянул назад. Меня догоняла Лиля.
– Миша… – чуть запыхавшись, проговорила она, поравнявшись со мною. – Ты так быстро ходишь… Я едва.... тебя догнала.
– Зачем? – спросил я.
– Что зачем?
– Догоняла зачем?
– Погулять… вместе.
– Да ну?
– Ну да. Я… я от родителей… сбежала.
– Молодец, – сказал я. – Монастырь кармелиток в трех кварталах отсюда.
– Зачем мне монастырь?
– Чтоб постричься в монахини, раскаявшись в дурном поступке. Девицы, которые сбегают от родителей, обязательно совершают после этого какой-нибудь чудовищный грех, затем каются и, наконец, принимают постриг. Хочу подсократить тебе дорогу.
– Миша, я тебя… не понимаю.
– Что ж тут непонятного? Ступай в монастырь. Или возвращайся к родителям.
– Ты меня… прогоняешь? – Лилины глаза округлились.
– Не прогоняю, а направляю на путь истинный. Который приведет тебя к папе с мамой.
– Миша… ну прости меня за то, что я… Мне правда очень хочется с тобой дружить.
– Чего тебе со мной хочется? – переспросил я.
– Ну, может, я не так выразилась… Мне, честное слово, жалко, что я… Я сделала глупость, я… Я ведь всего один раз оступилась.
– Такая же история произошла с одним альпинистом, вздумавшим покорить
Я зашагал дальше. Выйдя к неширокому каналу, я побрел вдоль него по набережной. В воде канала на отраженном сером небе плавало, не дробясь, тусклое ноябрьское солнце. Я перешел по мосту на другой берег, свернул налево и вышел на Гроте Маркт, Рыночную площадь, с башней Белфорт, зданиями Суконных рядов и многочисленными ресторанчиками. Я зашел в один из них, чтобы, наконец, чего-нибудь съесть и выпить пива. Внутри было людно, накурено – в те счастливые времена в ресторанах еще позволялось курить – и очень шумно. Французской речи не было слышно совсем, говорили на совершенно непонятном мне фламандском языке. Я сел за столик, закурил сигарету в ожидании официанта и, поскольку я не был знаком с бельгийской кухней, принялся не слишком учтиво разглядывать, что едят остальные. На большинстве столов дымился в глиняных тарелках какой-то суп с мидиями, к которому на отдельных блюдечках подавали картофель фри. Пахло вкусно, и я заказал то же самое, а к мидиям и картошке – кружку темного пива. Заказывал я на ломаном французском, и несколько посетителей, весело болтавших по-фламандски, с чуть кривой усмешкой глянули в мою сторону. Официант, рослый, розовощекий и белобрысый, явно не из валлонов, равнодушно принял мой заказ и столь же равнодушно удалился.
«Интересно, – подумал я, – у фламандских официантов есть обычай плевать в суп клиентам, говорящим по-французски?»
Так и не узнав этой кулинарной тайны Фландрии, я поел, расплатился и вышел из ресторанчика. До отъезда оставалось около часа, и я решил вернуться к каналу, посидеть на берегу и поглядеть на воду. На душе было тихо и хорошо, город, соорудив колыбель из каналов и кирпичных зданий, нежно убаюкивал меня в ней.
– Миша! – донеслось до меня.
Очнувшись, я оглянулся на голос. Вдоль набережной ко мне неуклюжей походкой приближился Макс, Ритин муж.
– Миша! Вот ты где… – Он плюхнулся на каменный парапет рядом со мною. – А я тебя всюду ищу.
– И зачем ты меня всюду ищешь? – поинтересовался я. – Мой рабочий день и вообще миссия экскурсовода успешно завершены. Или ты пришел вручить мне деньги за мой нелегкий труд?
– Нет, деньги у Риты.
– Я почему-то так и думал, – хмыкнул я.
– Ну да, мне этой бухгалтерией как-то неинтересно заниматься.
– А чем тебе интересно заниматься?
Макс задумался.
– Не в этом дело, – произнес он наконец. – Ты мне лучше скажи… А зачем тебя Рита поцеловала?
– Ух ты! – оживился я. – Да ты никак ревнуешь?
– Честно? Не очень. Ну, то есть совсем, наверное, не ревную. Скучно это. И как-то… некрасиво.
– А что не скучно?
– Не знаю. Вроде все скучно, а на самом деле ничего не скучно. Понимаешь?
– Не совсем.
– Просто жить – не скучно. Я могу на скамейке сидеть, на траве сидеть, в кресле сидеть, перед телевизором сидеть, часами могу сидеть, и мне не скучно. Мне хорошо. Меня не трогают – и мне хорошо. А Рита так не может. Ей нужно, чтобы вокруг все двигалось, крутилось, пыхтело…
– Как же ты на такой женился?
– Она хорошая, нежная, заботливая.... Я бы без нее пропал.
– Ты ее любишь?
– Очень люблю. Если она куда-то совсем исчезнет, я просто не знаю, как буду дальше.
– Я понял, – усмехнулся я. – Тебе нужно, чтобы она появлялась по твоему желанию и исчезала по твоему желанию.
– Ну да, наверно…
– Макс, ты ошибся. Тебе нужна не жена, а джинн в бутылке. Потрешь бутылку – появится, сделает дело – исчезнет. Короче, зачем я тебе понадобился?
– Так я ж и говорю, – объяснил Макс, – из-за Риты. Ты понимаешь, я и правда не ревнивый, а она почему-то сердится. Она хорошая, но глупая, сама не понимает, что, если б я ее ко всем ревновал, она бы от меня давно ушла. Я ей нужен такой, какой есть. И она мне нужна такая, какая есть. Но она так устала, так перенервничала из-за этой поездки, что мне хочется сделать ей приятное.
– Макс, – улыбнулся я, – тебе сколько лет?
– Сорок. А что?
– Ты похож на восьмилетнего.
– Почему?
– Макс, пожалуйста, не смеши меня. Говори лучше, что ты там придумал.
– Понимаешь… – Макс замялся. – Нам надо… В общем, нам надо подраться.
– Чего? – изумился я.
– Нет-нет, ты не подумай, – замахал руками Макс, – не по-настоящему, понарошку. Но чтоб следы остались.
– Макс, ты соображаешь, что говоришь?
– Ну да. Ты мне поставишь синяк под глазом, и я тебе поставлю. Только ты не очень сильно бей, я боли боюсь.
– Так, – сказал я, – значит, я тебе синяк и ты мне синяк. Обмен, конечно, честный, но совершенно идиотский. А в чем смысл этой неожиданной сделки?
– Ну как ты не можешь понять! – покачал головою Макс. – Рита решит, что я приревновал, подрался из-за нее и будет очень рада.
– Твою выгоду я понял. А моя выгода в чем?
– Твоя? – удивился Макс. – Об этом я как-то не подумал…
– Ну так ты походи вдоль канала и подумай. А я прогуляюсь где-нибудь в другом месте.
Я встал, чтоб уйти. Макс поднялся следом.
– Значит, не хочешь меня ударить? – сказал он.
– Нет, Макс, не хочу.
– Тогда я сам тебя ударю!
Он неуклюже размахнулся и выбросил руку вперед. Я даже не стал уворачиваться, просто отошел в сторону. Макс сделал по инерции пару шагов, потерял равновесие и всей своей тушей шлепнулся в воду канала.
– Ай! – раздался его удивленно-испуганный голос. – Миша!
Несколько бельгийцев, гулявших у канала, недоуменно глянули в нашу сторону.
– Дамы и господа, – обратился я к ним, – мы с вами находимся на берегу канала Грунерей, одной из красивейших водных артерий города Брюгге. Длина канала составляет около сотни метров, глубина достигает в некоторых местах трех метров. Температура воды в это время года…
– Миша, я тону! Я плавать не умею! Помоги!
Я повернулся к барахтавшемуся в воде Максу. Того пару раз накрыло с макушкой.
– Дай руку! – крикнул я, наклоняясь. – Дай руку, идиот!
Макс вцепился в мою руку и неожиданно дернул за нее изо всех сил. Я полетел в воду, а когда вынырнул, увидел перед собой улыбающуюся физиономию Макса.
– А здесь правда глубоко, – радостно сообщил он. – Ты хорошо плаваешь?
– Ничего, – огрызнулся я, – три метра до дна проплывешь.
Я сграбастал Макса и подтащил его к каменной стене набережной.
– Хватайся за край, – велел я.
Макс ухватился за край стены, я подсадил его, и он вылез на берег, где принялся прыгать и отряхиваться, точно выбравшийся из лужи щенок.
– Руку дай! – зло окрикнул я его.
Макс протянул мне руку и, поднатужившись, вытащил меня из воды. Вокруг нас собралось небольшое общество бельгийцев, озабоченно зудящих что-то невнятное по-фламандски.
– Ту ва бьен, – заверил я их, стряхивая с себя воду. – Тре бьен. Просто шарман [56] .
– А ведь я тебя спас, – не переставая улыбаться, сообщил Макс. – То есть сначала ты меня спас, а потом я тебя спас. А Рите скажем, что мы подрались и упали в воду, ладно?
– Пошли к автобусу, придурок, – клацая зубами, ответил я. – И молись, чтоб водитель был на месте.
Мы зашагали к месту парковки. Мокрая одежда липла к телу и насквозь пронизывала его холодом. Встречные пешеходы с изумлением поглядывали на нас, принимая то ли за уличных артистов, то ли за сбежавших на волю сумасшедших.
– А знаешь, – сказал Макс, – жить действительно совсем не скучно, а даже очень интересно. Я правда рад.
– Чему ты рад, полоумный?
– Такое приключение… И Рита будет довольна. И мы вроде как подружились.
– Похоже на то, – хмыкнул я. – Вот уж действительно – избавьте меня от друзей, а от врагов я и сам избавлюсь.
Наконец, мы добрели до автобуса. На наше счастье, водитель уже был на месте, а возле автобуса в ожидании группы прогуливалась Рита.
– Господи, – пробормотала она при виде меня и Макса, – что это с вами? Почему вы мокрые?
– Старинный брюггский обычай, – ответил я, – купаться в ноябре при всем параде в местном канале. Всюду принято бросать на память монетку в воду, а в Брюгге монеты оставляют на берегу и бросаются в воду сами.
– Мы подрались, – счастливо объяснил Макс, – и упали в канал.
– Подрались? Зачем?
– Потому что он целовал тебя. Я сам видел. А я не хочу, чтоб мою жену целовал кто-то кроме меня.
– Макс, это очень глупо, – сказала Рита, хмуря брови и кусая губы, чтобы не рассмеяться. – Немедленно переоденься, ты простудишься! И ты тоже, – добавила она, мельком глянув в мою сторону.
Она велела водителю открыть багажное отделение, мы с Максом взяли сумки и залезли в автобус. Рита зашла следом за нами.
– А тебе чего здесь надо? – не слишком вежливо поинтересовался я.
– Растереть Макса полотенцем и дать ему сухую одежду.
– Макс уже взрослый мальчик, как-нибудь справится с этой трудной задачей сам. Если ты забыла, мне тоже надо переодеться.
– Переодевайся, кто тебе мешает.
– В твоем присутствии?
– А что тебя смущает?
– М-да, – проговорил я. – Сумасшедшая у вас семейка.
Я повесил мокрую куртку на спинку кресла, снял такие же мокрые туфли, достал полотенце, сухое белье и свитер и принялся разоблачаться. Рита, вооружившись махровым полотенцем, сушила Максу волосы и растирала розовую кожу.
– Представляешь, – заливался Макс, – я его как схвачу, а потом он меня как схватит, и оба прямо в канал попадали… Вода ужас какая холодная…
– Одевайся, Макс, – коротко бросила Рита.
Она разложила перед Максом сухую одежду и направилась ко мне. Я едва успел прикрыться полотенцем.
– Ну, – сказала Рита, покосившись на полотенце, – так что у вас произошло?
– Изыди, сатана! – прошипел я.
– Вы правда подрались?
– Не на жизнь, а на смерть. Кровавая кашица и поныне плавает в водах канала Грунерей. Слушай, ты дашь мне переодеться?
– Ты меня стесняешься?
– Представь себе. Ты ведь не дала мне повода тебя не стесняться.
– Не бойся, я не разглядывать тебя пришла.
– А зачем?
– Расплатиться.
Рита достала из сумочки бумажник, извлекла из него четыре сотенные купюры и протянула мне.
– Вот, держи.
– Благодарствую, – сказал я. – И куда я их, по-твоему, должен сейчас сунуть?
– Тебе видней.
– Погоди. – Я подозрительно глянул на Риту. – Мы вроде договаривались о трехстах марках, а здесь четыреста.
– Мне кажется, ты сегодня честно заработал дополнительную сотню.
– Знаешь что, – сказал я, – иди-ка ты со своей сотней…
– Не груби, мальчик. Ты что себе вообразил? За что я, по-твоему, хочу тебе доплатить?
– Боюсь подумать.
– А ты не бойся, думать иногда полезно. Это тебе за форс-мажорную работу переводчика, не предусмотренную контрактом.
– Ты сама-то веришь в то, что говоришь?
– Естественно.
– Короче, – сказал я, – убери эти сто марок куда подальше, пока я не вышвырнул и тебя, и твоего Макса из автобуса.
– Грубый ты, Миша. – Рита положила сотенную купюру обратно в бумажник, бросив оставшиеся три на сиденье рядом со мною.
– Рита! – послышался голос Макса. – Ты забыла достать мне из сумки сухие носки!
– Иду, Максик. – Она глянула на меня своими насмешливыми зелеными глазами. – В любом случае, спасибо тебе. Как ты там говорил про битву под Гентом? Мужчины всего лишь воюют, но подталкивают их к этому женщины?
– Не слишком обольщайся, – ответил я. – Из-за одних женщин топят друг друга в крови, из-за других купают друг друга в брюггском канале. Масштабы разные.
– Масштабы разные, но суть одна. Если бы я захотела…
– Знаешь что, – сказал я, – иди к Максу.
– Не сомневайся, именно к нему я и пойду.
Она вернулась к Максу и с нежной заботливостью принялась рыться в сумке, отыскивая для мужа сухие носки.Всю обратную дорогу я, ни с кем не заговаривая, рассеянно смотрел в окно. У самого выезда из Бельгии автобус остановился возле заправочной станции, и я вспомнил вдруг, что так и не купил Алешке Жаворонкову пива. Я сунул ноги во все еще влажные туфли, сбегал в магазинчик при заправке и купил упаковку «Стеллы Артуа» и маленькую сувенирную статуэтку Писающего мальчика. Около одиннадцати вечера автобус прибыл на отправной пункт в нашем городке. Я коротко распрощался со всеми и зашагал домой. Дома я напустил в ванну горячей воды и, пока ванна наполнялась, позвонил Алешке Жаворонкову.
– Да? – послышался в трубке его, как всегда, недовольный голос.
– Привет, Леха, – сказал я. – А я из Бельгии вернулся.
– Я в курсе, – сообщил Леха.
– Откуда?
– А я всегда в курсе. Ты мне пива бельгийского привез?
– Само собой. И пива, и статуэтку Писающего мальчика.
– Да на кой мне…
– Ты не понимаешь, Леха. В Брюсселе есть такой обычай, что если потереть Писающему мальчику пиписку, то в доме будет счастье и достаток. Статуэтка, правда, маленькая, так что и счастье с достатком выйдут небольшими.
– Можешь оставить статуэтку себе, – заявил Леха, – и тереть ей все, что захочешь. Мне маленького счастья не надо, мне чего побольше, пожалуйста.
– Дурак ты, Леха, – сказал я. – Большого счастья без малого не бывает. Большого вообще не бывает без малого. Даже огромная Вселенная состоит из крохотных частичек…
– Ты меня-то не грузи, – буркнул Леха. – Я тебе не подопытный турист. Лучше скажи, когда пиво принесешь.
– Завтра принесу.
– А ты его не выпьешь за ночь?
– Постараюсь не выпить.