Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)
Шрифт:
– Понимаешь, Сильва, – говорил он, – все эти Печерски, Крещатики и иже с ними – все это так, между прочим. Верхний Город – он, конечно, голова, но сердце Киева – здесь, на Подоле. Надеюсь, ты не станешь со мной спорить?
Сильва не спорила с ним. Она вообще оказалась на редкость молчаливой собакой, вопреки своему опереточному имени. Лишь когда Золотницкий отправлялся веселить народ на свадьбах, оставляя ее на попечение тети Розы, она принималась скулить высоким сопрано.
– Перестань уже надрывать мне сердце, – умоляла ее тетя Роза. – Придет твой Береле, никуда не
Сильва отказывалась от курочки, вообще не прикасалась к еде, пока во дворе не раздавались шаги ее любимого человека. Тогда скулеж ее сменялся на лай, она подбегала к двери и царапала ее, меж тем как в замочной скважине вращался ключ, и, лишь когда отгулявший тамада входил в квартиру, успокаивалась и, лизнув его в руку, ложилась у кресла в гостиной.
– Ну как вы тут без меня? – интересовался Борис Натанович у тети Розы.
– Ты меня спрашиваешь? – отвечала та. – Так я тебе скажу, что в Кирилловке таки спокойней. Зачем нам ехать куда-то на Куреневку, если у нас на Подоле теперь свой сумасшедший дом. Поздравляю, Боренька, я тебе, конечно, не такой жены желала, но лучшую ты уже вряд ли найдешь.
Борис Натанович, которому на ту пору уже стукнуло сорок пять, и в самом деле давно смирился с тем, что жены у него нет и не будет. С появлением Сильвы молодые девушки в его доме также сделались из правила исключением. В их присутствии Сильва из милой животинки превращалась в ревнивую мегеру, демонстративно уходила на кухню, а в самый ответственный и интимный момент принималась выть, достигая в своих ариях такого душевного надрыва, что ее опереточная тезка показалась бы в сравнении дешевой кокеткой.
– Послушайте, Борис, – возмущалась очередная гостья, – ведь так же совершенно невозможно. Успокойте ваше животное.
– Бесполезно, – вздыхал Золотницкий. – Когда Сильва поет, лучше к ней не подходить. Вы же знаете, золотце, что такое душа артиста. Расслабьтесь и не обращайте внимания. Представьте себе, что это волки воют в лесу, а мы с вами находимся в шалаше посреди этого леса. Ведь с милым и в шалаше рай, не правда ли?
– Знаете что, Боря, – отвечала гостья, начиная одеваться, – если вы такой большой романтик, то водите к себе всяких шалашовок. А я девушка из культурной семьи и не привыкла, чтоб у меня выли под ухом, когда я всю себя отдаю. Так что, до свидания, провожать меня не надо, оставайтесь тут и пойте с ней дуэтом.
– Сильва, – сурово сдвинув брови, обращался к собаке Золотницкий, когда дверь за визитершой захлопывалась, – как прикажешь тебя понимать? Что это, прости великодушно, за сучьи выходки? Ты давно не была у живодера?
Сильва весело махала хвостом в ответ, словно давала понять, что ни тон Золотницкого, ни его угроза отвести ее на живодерню ничуточки ее не испугали. Напротив – у нее теперь на душе легко и радостно, они снова вдвоем, и стоит ли о том печалиться, что какая-то двуногая бестия оставила их, наконец, в покое.
Однажды
– Хорошо, когда есть выбор, – сказал он. – Если вы останетесь здесь, ваши дети будут считаться русскими, потому что русский это не национальность, а алиби. Если же вы решите уехать, то они тут же станут евреями, потому что еврей это тоже не национальность, а средство передвижения.
Гости хохотали, со вкусом пили и с аппетитом закусывали, а свидетельница невесты Светлана, очаровательная русская девушка лет двадцати четырех, с интересом поглядывала на Бориса Натановича. Когда застолье подошло к концу и гости начали расходиться, она приблизилась к Золотницкому и с улыбкой обронила:
– А вы еще красноречивей, чем о вас говорят.
– Драгоценная моя, – улыбнулся в ответ Борис Натанович, – мое красноречие не идет ни в какое сравнение с моим краснодействием.
– Ого! – вскинула брови Свтлана. – Вы, я смотрю, не снижаете оборотов.
– Если жеребца всякий раз останавливать на полном скаку, – Борис Натанович взял ее за руку, – у него, в конце концов, начнется одышка.
– У вас красивая рука, – заметила Светлана, – прямо как у аристократа.
– Я и есть аристократ, учитывая, что моему роду около пяти тысяч лет, если считать от Авраама. Светочка, вы не проводите меня домой? Я очень боюсь хулиганов.
– А что скажет ваша жена?
– Ничего не скажет, будьте уверены. Разве что немного полает.
– Что значит полает? – удивилась Свтлана.
– Она у меня, изольте видеть, четвероногая. Да вы не пугайтесь, – поспешно добавил он. – На самом деле я одинок, как тургеневский Герасим, у которого не было никого, кроме собаки, да и ту пришлось утопить.
– Ну на Герасима вы не очень похожи, – усмехнулась Светлана. – Глухонемым вас никак не назовешь. Так вы с собакой живете?
– Вас это пугает?
– Меня трудно испугать. А на какой улице?
– Относительно недалеко. На Щекавицкой, возле синагоги.
– На Щекавицкой? – Светлана поморщилась. – Такой известный человек – и вдруг на Щекавицкой?
– А вы, наверное, на Жданова живете, – несколько задето ответил Золотницкий. – Или по меньшей мере на Константиновской.
– На Константиновской, – кивнула Светлана. – У кинотеатра «Октябрь». А как вы догадались?
– Очень просто. С тех пор как по Константиновской улице пустили трамвай, тамошние люди стали думать, что они живут на Бродвее. Если вы им скажете, что вы со Щекавицкой или – упаси Боже – с Еленовской, они будут здороваться с вами двумя пальцами.