Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)
Шрифт:
– Пока не вижу повода для переименования.
Я бросился к Люсьене и поцеловал ее в губы, звякнув пакетом о ручку кресла. В ответ раздалось рычание.
– Вы чего? – изумился я, отпрянув.
– Это Зося, – усмехнулась Люсьена. – Она в клетке, в кладовке. Что это у тебя в пакете звенит?
Я достал бутылку шампанского и поставил ее на гримерный столик.
– Фу, – сказала Люсьена. – Напиток для барышень из ПТУ, желающих сойти за светских дам. Такого не пью.
Я извлек коньяк.
– Это уже несколько ближе
– Не с кем, – ответил я. – Я сегодня разогнал отказами всех потенциальных собутыльников – от закадычных друзей до заслуженных работников сцены.
– И ради чего такие жертвы?
– Ради вашего искусства, которое требует от меня жертв.
– Ты пришел поговорить об искусстве?
– Конечно, нет, – ответил я. – Я пришел поговорить о безобразном состоянии железных дорог. Шпалы прогнили, рельсы проржавели, электрички опаздывют, машинисты спиваются…
– Иди сюда, дурачок.
Я по новой приблизился к Люсьене. Она наклонила мою голову и поцеловала в лоб.
– А теперь езжай домой, – сказала она. – И не огорчай родителей.
– Не могу, – ответил я. – Метро уже закрыто.
– Поймай такси. Ты ведь, судя по цветам, шампанскому и коньяку, из богатеньких? Мальчик-мажор?
– Я мальчик-минор, – понурился я. – И я беден, как цирковая мышь. Мое такси везет другого.
– Все потратил на цветы и выпивку?
– Не ваше дело.
– Не груби старшим. На такси я дам тебе денег.
– Что? – возмутился я. – За кого вы меня принимаете?
– За самоуверенного авантюриста.
– Уже получше, чем наглый дурак.
– Ну и что прикажешь мне с тобою делать?
– Накормить, напоить, истопить баньку…
– Ты грязный и голодный?
– И жаждущий тоже.
– Ладно, откупоривай пока свой коньяк, – вздохнула Люсьена. – Что-нибудь придумаем.
Она открыла тумбочку гримерного стола и достала оттуда два стакана. Помимо этого стола в небольшой гримерке имелись также журнальный столик, два кресла, шкаф для одежды и складной диван, обтянутый зеленым плюшем. Дверь в кладовку, где стояла клетка с запертой в ней Зосей, была плотно закрыта на ключ, оставленный в скважине замка.
Я на треть наполнил стаканы коньяком.
– За что выпьем? – спросила Люсьена.
– За Зосю.
– Вот как?
– Конечно. Если разобраться, то это она нас познакомила. За что я и подарил ей цветы.
– Ах, значит, ей, а не мне?
– А вам коньяк. Я бы сделал наоборот, но не был уверен, пьет Зося или нет. За Зосю!
Мы выпили.
– Накормить тебя, боюсь, не удастся, – сказала Люсьена. – У меня даже закусить нечем.
– А я не закусываю коньяк, – ответил я. – Я его занюхиваю окружающими ароматами. Вы позволите?
Я уткнулся носом в медно-рыжую гриву Люсьениных волос. Те пахли тонкой смесью парфюмерии, грима и звериного присутствия.
– Божественно, –
Люсьена усмехнулась.
– Мальчику захотелось экзотики? – спросила она.
– Не называйте меня мальчиком. Это неактуально.
– Тогда не говори мне «вы».
– Больше не буду. Давайте… давай закрепим это и выпьем на брудершафт.
– Думаешь меня споить? – снова усмехнулась Люсьена. – Не надейся.
– Я и не надеюсь… на это.
– А на что ты надеешься?
– На чудо.
– На какое чудо?
– На самое чудесное чудо. Вдруг мои слова дойдут до ва… до твоих ушей, а мое молчание до твоего сердца.
– Сначала хотелось бы услышать, как ты молчишь.
Я замолчал.
– Знаешь, твое молчание мне нравится больше, – сказала Люсьена. – Солнышко, а ты меня не боишься?
– А почему я должен тебя бояться?
– Все-таки я укротительница. Мало ли что придет мне в голову… Вдруг я заставлю тебя прыгать через обруч?
– Горящий?
– Не исключено.
– А голову мне в пасть не положишь?
– Это ты суешь свою нелепую юную голову мне в пасть. Не боишься, что откушу?
– Нет, не боюсь. Откусывай. По-моему, боишься ты.
– Я? – Люсьена как-то чересчур уж по-актерски приподняла брови. – Маленький, а ты не сошел с ума? Чего мне бояться? Под статью о совращении малолеток ты уже не подходишь.
– Ты полюбить боишься, – ответил я. – Показаться слабой и глупой боишься. Так и путешествуешь из города в город со своей Зосей, ночуешь по гримеркам, а когда не можешь уснуть, слушаешь, как в соседней комнате, в клетке, ходит из угла в угол и тоскливо рычит твоя леопардиха.
– Пошел вон отсюда, – сказала Люсьена Тамм.
– Не пойду.
– Хочешь, чтобы я выпустила Зосю?
– Выпускай.
Люсьена взяла с гримерного столика бутылку коньяка, налила себе полстакана и выпила залпом.
– Откуда ты взялся на мою голову? – проговорила она. – Тебе перепихнуться не с кем? Сверстниц не осталось? Или захотелось поопытней и поискушенней? Эдипов комплекс заговорил?
– Дура, – сказал я.
– И это все? Куда подевалось твое остроумие? Скукожилось и спряталось? Я люблю остроумных мужчин. Помню, был у меня один остроумец, постарше тебя, естественно, так тот, натягивая презерватив, говорил своему «дружку»: «Защищайтесь, сударь!» А ты своему что говоришь?
– А ты действительно стерва.
– Ты называешь своего «дружка» стервой? Какое тонкое извращение. Почему ты не пьешь коньяк? Хочешь, чтоб я одна напилась?
Я налил себе.
– Больше, больше наливай! Все мои мужчины пили много, а после прощания со мною вовсе спивались.
– Громче, – сказал я.
– Что?
– Громче об этом ори. Тогда, может, сама поверишь.
– Какой же ты милый, когда сердишься. Говоришь зло, по-взрослому, а краснеешь, как ребенок. Тебе точно двадцать четыре?