Вождь из сумерек
Шрифт:
Распугивая редких по вечернему времени прохожих, приводя в бешенство свирепых цепных псов, понеслись к заметному со всех концов города коняжескому терему.
Влетел верхом на красное крыльцо.
– Куда прешь, неук!
Стража загородила дорогу бердышами.
Молниеносное, незаметное для глаза движение – и оба скрючились от боли, переломившись пополам.
– Толян! Сменить…
Пальцем в одну сторону, в другую.
– Груздень!
Десятнику дважды повторять не надо. Метнулись по гульбищу вокруг
Сам в палату.
В палате, несмотря на вечернее время, от народа тесно. Сидят на лавках вдоль стен. Преют. От богатых шуб и воинской сбруи пар валит.
– Здрав будь, конязь.
Уперся в цветисто выложенный пол ногами и по армейской привычке ладонь к виску.
– Кто таков? Кто пустил в таком непотребстве?
– Родовой вождь Станислав Волков. А это мои волчата.
За спиной Войтик бесстыже зубы скалит. Не волчонок, зверь матерый!
– Почему шапку не ломишь? Без поклона почему?
Конязь примерно того же возраста, что и он сам. Но привык, судя по всему, к спокойной жизни, раболепию и лести.
– Шапки, как видишь, нет на мне. А поклоны? Поклоны только Богу, – ответил спокойно, веско вдалбливая каждое слово.
– Князь и господин перед тобой! – конязь с резного креслица привстал, чуть слюной не брызжет от негодования, лицо дурной кровью налилось.
– Ну, какой же ты господин мне? – с насмешкой глядя в глаза конязю, ответил Стас. – Я вождь по праву крови, а ты наверняка из приглашенных, за кусок хлеба сидишь в этом креслице.
С лавок гости князя повскакивали, от негодования, кричат, слюной брызжут, кулаками размахивают.
Конязь тоже подскочил!
– В железа! В железа их!
– О как! – удивился Стас. – Веселин! Войтик! Позабавим конязя!
И словно исчезли, растаяли на глазах бесстыжие хари. Только вожак их стоит посреди палаты, скрестив на груди руки, да ухмыляется подлой ухмылкой. Да юнец голомордый скачет по-козлиному и кувыркается, как скоморох уличный. Оттолкнулся обеими ногами, перевернулся через голову в воздухе. И вот уже стоит за княжеским креслицем. И нож у горла держит, прижав дерзкой рукой коняжескую голову к высокой спинке кресла.
– Ай-ай-ай, конязь, – попенял ему с укоризной этот, совсем невзрачный и невесть откуда взявшийся, разбойник. – Большой вырос, а гостей встречать не научился. Ну, да ладно. Пошутили и хватит.
– Дружина! – все еще мало, что понимая, прохрипел конязь.
– Мне твоя дружина – на один кутий зубок. Терем мой, конязь. И город мой. На стенах мои люди, – Стас поднял руку и, пробив слюдяное оконце, в спинку кресла воткнулась стрела. – Веселин, мальчик мой, если он еще слово мне поперек характера скажет, перережь ему горло. Этого добра сейчас в каждом углу стоит по десятку. Никак не меньше.
– А может, прямо сейчас, командир? – озабоченно спросил Веселин. – Он конязь уросливый…
Стас отрицательно покачал
– Повременим. Волхва подождем, – и зыркнул гневным оком: – И моли, конязь, Бога, чтобы живыми были мои ребята. Я и за меньшую обиду от городов, не чета твоему, и пепла не оставлял!
Дернулся с лавки немолодой уже, суровый дружинник.
– Не здесь, так в поле догоним всей дружиной. На копье возьмем.
Сверкнули две искорки и два ножа, чавкнув у головы, впились в стену на пол лезвия.
Когда успел выдернуть он их из ножен, когда успел взмахнуть рукой?
– Сидеть!
– Мокро под ним, вождь! – разъяснил Войтик.
Застыл перед набольшей дружиной, как многорукий див и в каждой руке по мечу, и мечи эти перед очами замысловатый узор выписывают. Не уследишь. А с ним еще полдюжины таких же, как он!
– Окно!
Слово еще до слуха не долетело, а рама уж с треском вылетела на улицу. Богатая, узорчатая, дорогим стекольем выложена.
И низкий грозный рык вожака, созывающего стаю на кровавую охоту, рванулся к расписному потолку терема, застрял в ушах и вылетел наружу. Пролетел над застывшим в страхе городом, леденя душу. И сразу же ответный многоголосый вой огласил округу.
– Это моя стая… Мои родичи! Ни один человек не выберется из города поздорову, пока мой род не придет в град Волчок. А захочу, так и коняжество твое моим будет к ночи.
Говорил спокойно, словно нехотя. Но за каждым его словом стояла лютая неминучая смерть.
Войтик, зараза такая, подлил масла в огонь.
– Вождь, если все равно наше, так стоит ли назад отдавать? Как то не по-хозяйски получается.
Вздрогнули. Съежились.
Ответа не дождались.
Вошел Хруст. За ним Пивень, Мина…
– Долго шел, Хруст.
Голос строгий, колючий, до костей, до нутра пробирает.
– Мы уж скучать начали. Видишь, конязя тоска смертная пробрала.
Хруст, варнак, тать ночной, душегуб проклятый, окинул палату легким взглядом и даже не удивился, оком не повел, плечом не дернул.
– Уговаривать пришлось. Не поверили сразу на слово.
– Уговорил?
– Уговорил. Думаю, отлежатся до следующей луны.
Говорит, подлец, по-домашнему, буднично. Словно о скотине безмозглой речь ведет, а не коняжеских воях.
Пивень, волхв клятый, поклон не конязю отвесил, а лиходею своему. Мордой безволосой чуть в половицы не уперся.
– Поздорову ли доехал, вождь?
Лицо разбито, глаз заплыл, во рту зуба или двух не хватает. Удавить-то его в яме не могли. Ну, и Мине не меньше перепало.
Стас окинул их внимательным взглядом.
– Третьяк?
– На гульбище отлеживается. Ногу Третьяку копьем пропороли. Еле от узилища до терема доковылял.
– Как позволил? – уставился жестким взглядом в Мину. – Или я не говорил, что мне даром ваши подвиги не нужны?