Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне
Шрифт:
Керн смотрел в темное небо.
– И когда нет паспорта – тоже. Имена должны быть написаны, иначе они не принадлежат человеку.
В кронах деревьев ожил ветер. Он шумел так, словно за лесом было море.
– Вы не думаете, что на той стороне будут стрелять? – спросил Мориц Розенталь.
– Не знаю. Может, и нет.
Старик покачал головой.
– Когда тебе за семьдесят, в этом есть одно преимущество: не так уж много теряешь, рискуя жизнью.
Штайнер наконец узнал, где были
Он взял из пансиона чемодан и отправился. Дом находился в восточной части Вены. Он добирался целый час. Он поднялся по лестнице. На каждом этаже было по три квартиры. Он зажигал спички и искал нужную дверь. Наконец на пятом этаже он нашел овальную медную табличку с надписью: «Самуэль Бернштейн. Часовщик». Он позвонил.
За дверью послышались шорохи и приглушенные голоса. Потом осторожный голос спросил: «Кто там?»
– Мне нужно вам кое-что отдать, – сказал Штайнер. – Чемодан.
Вдруг ему показалось, что за ним наблюдают, и он быстро обернулся.
Дверь в квартиру за его спиной бесшумно отворилась. В проеме стоял худосочный мужчина без пиджака. Штайнер поставил чемодан на пол.
– Вы к кому? – спросил мужчина в дверях. Штайнер поглядел на него. – Бернштейна тут нет, – прибавил мужчина.
– У меня тут вещи старого Зелигмана, – сказал Штайнер. – Тут должны быть его дети. Я видел, как он погиб.
Мужчина еще минуту рассматривал его.
– Можешь спокойно впустить его, Мориц! – крикнул он затем.
Зазвенела цепочка, заскрежетал ключ. Дверь в квартиру Бернштейна отворилась. Штайнер напряженно вглядывался в тусклый свет.
– Что? – сказал он. – Неужели это… ну, конечно, это папаша Мориц!
В дверях стоял Мориц Розенталь. В руке он держал деревянную поварешку. На плечи его был накинут плащ-крылатка.
– Это я, – ответил он. – Но кто… Штайнер! – сказал он вдруг сердечно и шумно. – И чтобы я вас не узнал! Стал-таки плохо видеть! Я знал, что вы в Вене. Когда мы встречались в последний раз?
– Примерно полгода назад, папаша Мориц.
– В Праге?
– В Цюрихе.
– Правильно, в Цюрихе, в тюрьме. Приятные там люди. В последнее время я немного все это путаю. Полгода назад я опять был в Швейцарии. Базель. Там превосходно кормят; но, к сожалению, не выдают сигарет, как в городской тюрьме в Локарно. Там у меня в камере даже имелся кустик камелии. Не хотелось оттуда выходить. Никакого сравнения с Миланом. – Он умолк. – Входите, Штайнер. Мы, как старые грабители, стоим в коридоре и предаемся воспоминаниям.
Штайнер вошел. Квартира состояла из кухни и маленькой комнаты. Там было несколько стульев, стол, шкаф и два матраца с одеялами. На столе были разложены инструменты, а между ними стояли дешевые будильники и раскрашенный корпус часов с барочными ангелами, державшими старинные часы; секундная стрелка изображала Смерть, размахивающую косой. Над печью
– Я как раз варю кое-что детям, – сказал Мориц Розенталь. – Я нашел их здесь, как мышек в мышеловке. Бернштейн в больнице.
Трое детей мертвого Зелигмана примостились у печки. Они не обращали внимания на Штайнера. Они не отрывали глаз от кастрюли с супом. Старшему было примерно четырнадцать лет; младшему семь или восемь.
Штайнер поставил чемодан.
– Вот чемодан вашего отца, – сказал он.
Все трое одновременно посмотрели на него, почти не изменив позы. Они даже головы не повернули.
– Я еще успел повидаться с ним, – сказал Штайнер. – Он говорил о вас.
Дети смотрели на него. Они не отвечали. Их глаза поблескивали, как отшлифованные круглые черные камешки. Газовая горелка шипела. Штайнер почувствовал себя неуютно. Ему хотелось сказать что-то теплое, человеческое, но все, что приходило в голову, казалось нелепым и фальшивым перед заброшенностью этих трех молчаливых детей.
– Что в чемодане? – спросил старший после паузы. Голос у него был бесцветный, говорил он медленно, жестко и осторожно.
– Точно не помню. Разные вещи вашего отца. И немного денег.
– Теперь это наше?
– Конечно. Поэтому я и принес его.
– Можно его взять?
– Ну да! – удивленно сказал Штайнер.
Мальчик встал. Он был худой, черный и высокий. Медленно, не сводя глаз со Штайнера, он приблизился к чемодану. Быстрым звериным движением он схватил чемодан и тут же почти отпрыгнул назад, словно боялся, что Штайнер отнимет у него добычу. Он немедленно утащил чемодан в соседнюю каморку. Двое других быстро последовали за ним, плотно прижимаясь друг к другу, как две большие черные кошки.
Штайнер взглянул на папашу Морица.
– Что ж, – сказал он с облегчением. – Значит, они давно знали…
Мориц Розенталь мешал суп.
– Теперь они уже не так переживают. Они видели смерть матери и двоих братьев. Поэтому теперь это уже не так действует. То, что случается часто, уже не так действует.
– Или действует еще сильней.
Мориц Розенталь взглянул на него из-под морщинистых век:
– Нет – если ты еще очень молод. Если ты очень стар – тоже уже нет. Промежуток – вот это скверное время.
– Да, – сказал Штайнер. – Паршивый промежуток – пятьдесят лет.
Мориц Розенталь миролюбиво кивнул.
– Теперь я уже не так о них беспокоюсь. – Он прикрыл кастрюлю крышкой. – Мы их уже пристроили, – сказал он. – Одного Мейер заберет с собой в Румынию. Второго отдадут в детский приют в Локарно. Я знаю там одного человека, который за него заплатит. Старший покамест останется у Бернштейна.
– Они уже знают, что им придется расстаться?
– Да. Это тоже не слишком их пугает. Скорее они считают, что им повезло. – Розенталь обернулся. – Штайнер, – сказал он, – я знал его двадцать лет. Как он умер? Он выпрыгнул?