Возлюби врага своего
Шрифт:
Он указал мне на пустой патронный ящик, который стоял возле чугунной печи и я, подчинившись его приказу, присел рядом. Скинув с плеч ранец, я поставил его рядом и замер, слушая своего нового командира.
— Ты, Питер, не зарывайся! Краузе с 38 года в вермахте! Я дрался в Бельгии и Польше. Я в первых рядах вступил на эту большевистскую землю. К тебе пока, Питер, еще благоволит фортуна, но я думаю это ненадолго. Я на всякий случай закажу тебе резной березовый крест, — зло сказал фельдфебель и с обидой плюнул на пол.
— Ты, Краузе, лучше себе закажи крест. Мы все здесь в одинаковом положении.
Фельдфебель вновь плюнул на пол и, кутаясь в гражданский вязаный шарф, ушел назад на передовую, бубня себе под нос проклятия в
В эти дьявольские дни, когда русская авиация утюжила наши укрытия, когда мороз косил нас сильнее вражеских пулеметов, мы порой все срывались по любому пустяку. Нервы у каждого были на взводе, и было достаточно или плохого слова, или даже косого взгляда, как в ход моментально шли кулаки.
Крамер осмотрел меня с ног до головы и сказал:
— Я, Крис, хотел бы познакомить тебя с твоими новыми товарищами по оружию. С ними тебе придется делить и последний кусок хлеба, и последний патрон в этом чертовом пекле. Ты, наверное, знаешь, что такое разведка? — спросил он, подкидывая в печь щепки.
— Так точно, господин офицер, — вскочив, сказал я и вытянулся по стойке смирно.
— Мне не понятно, что же привело тебя к нам, мой юный друг? Кажется, в детстве ты много книжек прочитал про всякие удивительные приключения. О подвигах великих нибелунгов, о великом немецком солдате Арминиуме. Война с русскими, это я скажу тебе не свадебное путешествие по Франции. А нибелунгами тут вообще не пахнет. Тут пахнет дерьмом, и ты сам видишь, как большевики из нас тянут жилы, и вряд ли мы когда-нибудь загоним их за Урал, как говорит нам фюрер. Они уже второй месяц лезут с севера, словно тараканы. Каждый день они кладут сотни своих солдат, и им хоть бы что!
Крамер привстал с ящика. Следом за ним вскочил я.
— Хочу представить тебе тех, с кем тебе придется воевать. Камрады, у нас пополнение. Старик Зицингер услышал наши молитвы и прислал нам храброго гренадера.
Из темноты подвала послышалось легкое хихиканье.
— Знакомьтесь, господа, — это Кристиан Петерсен, бывший студент берлинского университета. Переведен к нам по моей просьбе. Нам нужен тот, кто будет профессионально рисовать нам карты. Мне надоело смотреть на работу Юргена. Если бы мы и дальше воевали по его картам, большевики были бы рады принять нас.
— Ганс, — протянул мне свою руку один из солдат и, пожав её, похлопал меня по плечу.
Где-то в самой глубине помещения во мраке, опершись спиной на стену, сидел еще один солдат, закрыв глаза. Снайперская винтовка лежала на его коленях. Видимо он спал, и лишь голос капитан привел его в чувство.
Крамер сказал:
— А это знаменитый рыжий Ульрих из самого Гамбурга. Ты не смотри, что он спит. Он когда-то слыл настоящим весельчаком и затейником. У него с русскими свои счеты. В районе кирпичного завода большевицкий снайпер неделю назад завалил его брата. Ульрих, словно озверел и теперь работает исключительно по большевицким снайперам, мечтая уложить своего обидчика.
Ульрих открыл глаза и молча пожал мне руку.
— Держись меня, малыш, и все будет хорошо, — сказал Вальтер, угощая меня сигаретой. — Мы не дадим этим дерьмовым «Иванам» убить лучшего художника нашего тысячелетнего рейха. Я буду первым, чей портрет ты нарисуешь, а я пошлю своей Кристине. Мы тут все одна команда и ты тоже должен стать частью нашей команды.
— Это толстячок Уве, тоже из Гамбурга. Он очень большой любитель женщин, ты еще не один раз узнаешь о его подвигах на любовном фронте. Вот только мне кажется, что он все придумывает. Его мечта трахнуть русскую бабенку. Вот только жаль, что они в бега ударились. А кто в боится за свои целки, сейчас прячется по грязным подвалам и землянкам, — сказал Крамер, намекая на нежелательные контакты с местными женщинами. — Вильгельм! Вили — это большой охотник на вшей, они очень любят его тряпки. В его униформе они, что тараканы на грязной кухне плодятся. Я, малыш, не удивлюсь, если они
Некоторые солдаты дремали после своей удачной прогулки по русским тылам, другие занимались бытовыми делами. Вся эта фронтовая суета придавала старинному русскому подвалу своеобразное фронтовое настроение. Я в то время был по настоящему горд за то, что перевелся в разведку, и мне казалось тогда, что я выполняю в этой жизни что-то очень важное и обязательно вернусь домой с настоящим «Железным крестом». Тогда я, возможно, был наивен и еще многого не понимал в этой войне, но уже через год я пойму, как глубоко заблуждался в своих мыслях о наградах, о нашей победе. Мне повезло, что я остался жив в этом пекле и я думаю, что это был настоящий господний промысел. Бог, наверное, знал, что я в конце жизни возьмусь за перо, и оставил меня жить ради того, чтобы рассказать своим детям о том, что довелось пережить не только мне, но и всему немецкому народу. Я тогда еще не знал, что моя встреча с отчим домом затянется на целых десять лет, и эти десять лет я проведу здесь в России. Это еще будет, а пока шел 1942 год, и до конца войны было еще три очень трудных и очень страшных года.
Благодаря раскаленной печи все пространство подвала было наполнено теплым воздухом, и в такой обстановке жутко хотелось спать. Усталость подобно болезни подкрадывалась к каждому из нас и валила с ног, несмотря на яростные атаки противника. Правда, прибытие транспорта, который на малой высоте сбрасывал нам боеприпасы, оружие и хлеб все же принуждало к бодрствованию и ожиданию чуда. Наши трехмоторные «Юнкерсы» почти каждый погожий день и ночь доставляли по воздуху грузы, чтобы хоть как-то спасти наш гарнизон от полного истребления и вымирания. Любой промах асов Люфтваффе приводил к тому, что наши письма, продукты и посылки доставались озлобленным «Иванам». Каждый такой неудачный сброс создавал настоящий праздник в стане нашего врага, и было слышно, как они пили наш шнапс, ели наш хлеб и консервы и даже читали письма от наших жен и матерей. Да, тогда это была привилегия более удачного, вот поэтому многие, несмотря на жуткую усталость и голод, не спали — они ждали. Все ждали наших ангелов-спасителей, прислушиваясь к любому звуку из вне.
После двух суток без сна меня сморило, и я в тепле подвала уснул, оставив за собой все тяготы последнего дня, прожитого в пехоте. Мне снились улицы моего города, цветущие каштаны и веселый взгляд моей матери, которая так не хотела, чтобы я шел на фронт. Не успев полностью погрузиться в сон, как вдруг обер-лейтенант Крамер толкнул меня в плечо.
Я открыл глаза и понял, что пришел час «прогуляться» с ним по передовой, чтобы отметить на карте огневые точки русских и маршрут нашей разведгруппы. Я не знаю, но мне кажется, что он тогда просто хотел знать мои пристрастия и отношение к национал-социалистам.
Крамер был более опытным и мудрым человеком. Он ненавидел нацистов, которые развязали эту войну и наверняка знал, какую цену мы заплатим, когда русские войдут в Германию. Из разговора с обер-лейтенантом мне стало известно, что полковник Зитценгер уже на завтра наметил рейд в сторону большевистского тыла. Гарнизон был в окружении, и нам верилось в то, что состоится чудо, и русские выпустят нас из своего кольца. А возможно, тогда Крамер хотел знать, насколько я обстрелян и что собой представляю, как молодой разведчик. Обер-лейтенанту было неведомо, что я на фронте целых три месяца и мне уже не так страшно, как впервые дни своей службы. Многие из моих боевых камрадов сложили свои головы, но пока этот рок обходил меня стороной и я был еще жив и здоров.