Возлюбленная террора
Шрифт:
18 октября 1905 г.
Тамбовский. Губернатор
В. Фон-дер-Лауниц.
КРАСНОЕ НА БЕЛОМ
ПЕРВЫЕ ОБОРОТЫ КРАСНОГО КОЛЕСА
Телеграмма Тамбовского губернского предводителя дворянства князя Челокаева Министру Внутренних Дел Дурново:
29 октября 1905 года
Губерния
Осень в 1905 году на Тамбовщине была ранняя и какая-то бестолковая.
В переулках на селе — грязи по колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья, хозяева огородов лаются на чем свет стоит:
— Тебе, паразиту, жалко сапоги замарать, а мне плетень потом чини!
— Да накидай камней, ежели умный такой!
— Сам и накидай, руки небось не отсохли!
Но в такой грязи никакие камни не спасут…
Полевые работы давно закончены, и уже почти месяц, начиная с Покрова, в Воронцовке, как и в прочих деревнях губернии и России, начали играть свадьбы. Самое веселое время на селе. Только в этом году почему-то было совсем не до веселья…
С трудом перебравшись через жидкое грязное месиво, в которое превратилась деревенская улица, Антип Степанов отворил калитку своих соседей Серегиных и, пройдя через палисадник, летом радостно сиявший желтыми подсолнухами, а сейчас унылый и мокрый, оказался в темных и теплых сенях.
Федор Серегин, коренастый молодой мужик, обладатель великолепной ярко-рыжей шевелюры и такой же бороды, сидел на лавке и чинил упряжь.
Перешагнув порог горницы, Антип степенно перекрестился на образа:
— Бог в помочь! Мир вам, и я к вам. Здравствуй, хозяин.
— Здорово и тебе, сосед, — Федор отложил работу. — С чем пожаловал?
— Да вот, разговор один есть.
— Сурьезный разговор-то?
— Да уж нешуточный, — Антип не торопясь извлек из-за пазухи бутылку. — Я и прихватил кой-чего. Чтоб не всухую…
— Коли так, погоди чуток, — Федор приподнялся и зычно гаркнул: — Хозяйка! Эй, хозяйка!
Из-за пестрой лоскутной занавески появилась его жена, грузная румяная молодуха:
— Чего кричишь-то? Здравствуй, сосед!
Антип с удовольствием взглянул на ее полное лицо:
— Бог в помочь.
— Ты, это, вот что… — Федор поднял кустистые рыжие брови. — Вот что. Собери-ка нам чего-нибудь, да поживее!
Анна улыбнулась и, быстро и споро поворачиваясь, кинулась выполнять мужнино распоряжение. Ее полные руки ловко метали на стол тарелки, словно по волшебству появились соленые грибочки, меленькие, отборные — один к одному, квашеная капуста, огурчики — только из кадушки… От нарезанного щедрыми ломтями еще теплого хлеба пах.\о знакомо и уютно… Серегины — люди не бедные, хозяйство у них крепкое. Сам Федор — мужик рукастый, а уж за Анной не всякая бабенка в работе утонится. Одна беда — уж который год живут, а детишками Бог Серегиных все не благословит…
Собрав
Выпив по маленькой и удовлетворенно крякнув, когда на зубах хрустнул крепкий грибок, Антип приступил к своему «сурьезному разговору»:
— В болдыревской экономии-то, слыхал?
— Что? — Федор тоже подцепил на вилку грибок.
— Ребятки-то плетень повалили…
— Ну?
— А давеча, слышь, того… сожгли его совсем…
— Ну?
— Что «ну»? — Антип заерзал на скамейке. — Что «ну»? Болдыревскую землицу-то, говорят, делить будут… Закон-то такой вышел— манифест царский — по нему землю теперича крестьянам все одно раздадут. А пока суд да дело — вон Акимов Прон уже нарезал себе лучший кусок. Тот, слышь, у выгона…
Федор аж привстал:
— Иди ты!
— Верно говорю! Плетень пожгли и землю сразу разметили. Кто первым подсуетился — тому и лучшее…
У Федора от возмущения усы затопорщились.
— Да Прошка же хозяин никудышный! Он и что имеет, засеять как следует да собрать не может! За что ж ему?.. За какие такие заслуги?
— Вот и я об том же! — Аким оживился. — Ия об том же толкую! За что?
Он снова разлил самогон по стопкам, приподнял свою и сквозь стекло прищурился на свет:
— Чистый как слеза. Ну, будем!
Мужики выпили, закусили грибочками и огурчиками. Но Федора настолько огорошила и оскорбила услышанная новость, что вторая стопка радости не принесла.
— Так, говоришь, Прошка ужо взял себе надел?
— Ну, — Антип придвинулся ближе и жарко зашептал: — Прошка взял вот. А нам с тобой кто мешает?
Федор насупился:
— Об чем ты, не пойму.
Но Акима уже разобрало.
— Что мы, хуже Прошки, что ль? Нет! Так пошли в экономию, выберем и себе землицы. Застолбим, пока другие не расчухались.
Федор с сомнением посмотрел на соседа:
— Болдыревскую землю брать? А забыл, что летом за бунты в Борисоглебском-то уезде казаки творили? Нагайкой по заднице захотел?
— Так ведь не болдыревская земля уже! — убедительно сказал Антип. — Наша, по цареву повелению, наша теперича! То летом… Летом манифеста-то не было. А теперича — вот он тут! Так что смотри, не мы, так другие растащут. Добро б хозяева, а то так, навроде Прошки…
Федор смотрел на него — ив глазах уже металось сомнение пополам с жадностью…
Прикончив бутылку, мужики отправились к болдыревской экономии — взглянуть, что да как. К удивлению Серегина, там уже собралось полдеревни. Люди шумели, спорили, размахивая руками, как ветряные мельницы Всех перекрывал звонкий голос Прона Акимова:
— Мой кусок уж давно отмечен! Кто первый успел, тому и принадлежит!
— А это мы посмотрим! — возражали ему. — Сход решать должен, кому что в надел достанется!
Мнения разделились. Те, кто, как Прон, успел вовремя подсуетиться, настаивали на законности предыдущего раздела. Остальные же, такие, как Федор и Аким, кричали за передел. В конце концов, всем гуртом пошли осматривать господские земли, решая проблему на месте.