Возлюбленная террора
Шрифт:
Члены этого собрания, разъехавшись по деревням, стали возбуждать крестьян к проведению в жизнь силою постановлений съезда.
Одновременно с этим в Борисоглебске начали распространяться слухи о том, что городу Новохоперску грозит разгром со стороны какой-то шайки матросов и солдат, возвращавшихся с Дальнего Востока. 7-го января 1906 года ко мне в Борисоглебске явились жители села Пески Песковской волости Новохоперского уезда Жуликов, Агапов и другие с заявлением, что их село восстало, арестовало волостные и сельские власти, избило и прогнало местную полицию, поставив свой караул у телеграфа ближайшей станции Карбаил и прогнав
Медлить оказанием поддержки было бы преступлением, а потому я, согласно личному приказанию Вашего Превосходительства, подтвержденному телеграммой, прибыл 8-го января с 36 казаками в село Пески. Освободил арестованные власти и арестовал 29 человек зачинщиков, которых затем передал в распоряжение возвратившейся 9-го января Новохоперской полиции.
Ко времени моего прибытия многотысячное собрание (в селе Пески 14 тыс. жителей) у Волостного Правления разошлось для обеда, а вновь собраться я его не допустил, приказав казацким разъездам разгонять собиравшиеся на улицах отдельные группы. Долгом считаю донести о молодецких действиях казаков под командой подъесаула Абрамова. О всем происшедшем составлен прилагаемый при сем протокол.
15 января 1906 года
Советник Луженовский.
«ДВЕ ЖЕРТВЫ СКВЕРНОЙ ГУБЕРНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ»
До Крещения оставалось всего три дня, но мороза зима дождаться уже отчаялась. С неделю несло вьюгой; теперь же снег успокоился, но погода все равно стояла пасмурная и довольно промозглая.
На железнодорожном вокзале города Борисоглебска было весьма людно: везде народ и вещи, из буфета доносились запахи съестного. Однако на платформе, против ожидания, пароду не слишком много, да и те, кто был, торопились скрыться в здании вокзала. Ожидали прибытия курьерского из Тамбова. Этим поездом ехал советник губернского правления Гаврила Николаевич Луженовский.
Железнодорожный жандарм, унтер-офицер Хитров, высокий, сутулый — шинель мешком висит на его нескладной фигуре, — наблюдал, как постепенно пустеет платформа. Маленький круглый человечек в потрепанном пальто появился в дверях вокзала и, потоптавшись немного в нерешительности, подошел к Хитрову:
— А что, ваше благородие, долго ли простоит курьерский?
— Сколько надо, столько и простоит, — благодушно ответил Хитров, кинув вниз на вопрошающего снисходительный взгляд.
Человечек кашлянул, потом робко продолжил:
— А что, ваше благородие, к поезду совсем нельзя будет подойти?
Хитров опять посмотрел вниз, на этот раз в некоторой подозрительности:
— А зачем?
— Жена у меня прибыть должна-с… Хотелось бы встретить непосредственно… Так сказать, у вагона.
Хитров усмехнулся:
— У вагона не получится, казаки не подпустят. И правильно сделают.
— Позвольте узнать-с, почему же? — взволнованно поинтересовался кругленький человечек.
В другой раз унтер-офицер не снизошел бы до объяснений, но сегодня Хитров был настроен вполне доброжелательно. Почему бы и не поговорить — все скорее время пройдет.
— А потому, — сказал он назидательно. — Вот откуда я, например, знаю, что ты за человек?
— Борисоглебский мещанин Ситников, — поспешил отрекомендоваться собеседник.
— Хм… — Хитров пожал плечами. — Назваться-то
— Помилуйте-с! — слегка даже обиделся Ситников. — Я благонамеренный гражданин…
— А вот этого я и не знаю. Поручиться не могу. Сейчас время тяжелое. Крамола зашла так далеко, что доверять нельзя никому, даже чинам полиции и жандармерии. А уж благонамеренные граждане такое творят, что не приведи Господь!
Хитров размашисто перекрестился.
— Но, ваше благородие… — попытался возразить Ситников, — я ничего такого-с…
— Даже чинам полиции и жандармерии! — внушительно повторил Хитров, подняв палец вверх. — Единственно, в ком можно быть до конца уверенным, — так это в казаках.
Лицо кругленького Ситникова вытянулось помимо воли. Жестокости и бесчинства казаков в окрестных деревнях давно уже стали притчей во языцех. Да и в самом Борисоглебске казаки чувствовали себя силой и держались в высшей степени вызывающе. Ходили по частным домам с подписным листом и предлагали подписать денег в свою пользу.
Давеча вот к соседке, вдове чиновника госпоже Слепаковой, явился на кухню казак — в одной руке подписной лист, в другой нагайка. Вызвал хозяйку и потребовал денег. А попробуй не дай — не посмотрит, что вдова чиновника, так нагайкой и огреет! Дала она ему три рубля, и еще была счастлива, что дешево отделалась!
Ситников хмыкнул. Кум недавно рассказывал — уж непонятно, правда ли, нет ли, — раз пришли вот так же и в дом к жандармскому ротмистру Белявскому. По ошибке, конечно. Потребовали денег и вдруг узнали, что хозяин дома — жандармский чин. Куда весь гонор сразу делся, — стушевались, извинения просили, чтоб только до начальства не дошло. «Так им, ворюгам, и надо, — злорадно подумал Ситников, — чтоб в другой раз неповадно было!»
Хитров заметил реакцию своего собеседника и решительно подтвердил:
— Да-да, казаки — единственные, кто еще может поддержать порядок. И бьют они за дело, только за дело. Если подчиняетесь требованиям порядка, никто вас не тронет. Так что, господин хороший, лучше ждите свою супругу в вокзале…
Хитров хотел еще что-то добавить, но в этот момент вдали показался дым курьерского. Ситников счел за благо отступить на несколько шагов и скрыться во дворе станции.
Когда поезд остановился, из вагонов высыпали казаки, — вновь прибывшие смешались со встречающими. Серые шинели заполнили изрядно опустевшую платформу. Они расчищали путь, разгоняя немногочисленных оставшихся штатских во все стороны. Наконец, на площадке вагона первого класса появилась грузная фигура Луженовского. Хитров весь подобрался, хотя Луженовский был довольно далеко и явно не обратил никакого внимания на железнодорожного жандарма.
Гаврила Николаевич, тяжело пыхтя и отдуваясь, преодолел вагонные ступеньки. Был он огромного роста, широкоплечий и непомерно толстый. Даже не толстый, а жирный, жирный настолько, что, казалось, нет у него ни мускулов, ни костей, а один только мягкий желтый жир. Лицо у Луженовского было тоже жирное, как масленый блин, и такое же желтое, опухшее. Большие навыкате глаза смотрели прямо перед собой — взгляд их тусклый и как будто сонный, веки тяжелыми и дряблыми тряпками повисли над глазами. Толстый мясистый рот полураскрыт, словно у Луженовского не хватало сил сомкнуть губы вместе. Нос под стать лицу — тоже большой и мясистый.