Возлюбленная Верховного Бестиара

Индиви Марина

– А можно я на этом поеду?

Увидела только, как полыхнули глаза Богдана, и приготовилась к худшему, но вместо этого он лишь коротко кивнул. Я не успела удивиться, как он уже оседлал коня, а после подхватил мою дочь и усадил перед собой.

– Держись крепче, – скомандовал он, пока Евгений помогал забраться на лошадь мне. Что было весьма кстати: я отлично ездила верхом, могла справиться со всем сама, но не в таком платье. И не тогда, когда постоянно косилась на то, как Богдан прижимает к себе нашу дочь. Как его сильная ладонь ее держит, как тонкие пальчики Снежаны цепляются за край седла, как легко он управляется с поводьями одной рукой.

На нас глазели: разумеется, из-за

Богдана, но это я поняла уже когда мы сорвались с места. Снежана завизжала, и я дернулась, но потом поняла, что она кричит от восторга. Такой счастливой я свою дочь, кажется, никогда не видела.

Я никогда раньше не видела ее вместе с отцом.

Верхом мы преодолели расстояние до дворца достаточно быстро, и спустя полчаса нам уже распахивали ворота, слуги кланялись, а у широких, ведущих наверх ступеней стоял конюх, который принял из рук Богдана и Евгения поводья.

– Ваши вещи доставят так скоро, как смогут, – пообещал мне Евгений, – но ваши комнаты уже готовы, так что пока сможете прийти в себя после дороги и отдохнуть. Обед вам принесут прямо в покои.

Я не успела его поблагодарить, ко мне бросилась счастливая Снежана, которая с горящими от восторга глазами принялась рассказывать, как это было невероятно. Правда, под тяжелым взглядом Богдана она слегка стушевалась и замолчала, но я все же успела произнести:

– Спасибо тебе.

В этот миг я была искренне ему благодарна за то, что не оттолкнул дочь, за то, что подарил ей эти мгновения. В этот миг я подумала, что, возможно, внутри него все еще живет мужчина, которого я знала, и пусть эта короткая надежда была опасна, я ощутила, как внутри расцветает что-то давно забытое, яркое. Живое.

– Не думай себе лишнего, Алина, – сухо произнес Богдан. – Я посадил ее к себе исключительно потому, чтобы не ехать рядом с тобой.

Он сказал это таким тоном, что Снежана вздрогнула. Цветок внутри тоже, он не успел закрыться, сразу осыпался пеплом. Вместе с моей благодарностью, которая покрылась коркой льда, как его черствое сердце!

– Больше никогда не подумаю, – ответила я, и с того времени на него не смотрела.

Мы поднимались по ступеням в коридоре слуг, и, будто мало было всего этого, стоило нам шагнуть в просторный, залитый холодным дневным светом холл, как к нам бросились двое мальчишек. Темноволосых, темноглазых, похожих на Богдана, а между собой – как две капли воды.

– Папа!

– Папа!

– Мирон. Матвей, – холодно произнес Богдан, но посмотрел поверх их голов на запыхавшегося мужчину, очевидно, гувернера.

– Простите, кавальер, не уследил. Они как узнали, что вы приехали…

Оправдаться тот не успел, потому что в холле раздалось:

– Мальчики! Мы же договорились, что вы дождетесь отца на занятиях.

И дети бросились к ней, не сговариваясь.

С того самого дня, как я видела Анну в первый и последний раз, она стала еще красивее. Огненные волосы, уложенные в высокую прическу, ярко-синее платье в цвет глаз, изящные запястья, украшенные такими же тонкими браслетами. Она была сама утонченность, никаких кричащих украшений, все изысканное, как эталон женской красоты и изящества.

Стоило гувернеру увести мальчиков, как она повернулась к нам. Посмотрела на Богдана в упор и сказала:

– Ты привез ее?! Потрясающе!

Все это она проделала с таким выражением лица, будто задавала тон светской беседе, не глядя на нас со Снежаной, словно нас не существовало.

К счастью, Евгений передал нас в руки служанки, которая должна была проводить меня и дочь в наши покои, и дальнейший разговор я не услышала.

Мы шли по незнакомому дворцу, и я чувствовала себя удивительно спокойно. Настолько

спокойно, что даже страшно, потому что в этом спокойствии не было ничего от того, что принято называть спокойствием. Так, должно быть, чувствует себя человек, которого накрыло лавиной или который застыл в глыбе льда.

Мне казалось, что умение обуздать свои эмоции – моя сильная сторона, но сейчас я не была в этом так уж уверена. Слова Богдана, его дети, Анна, все это обрушилось на меня одновременно, и я спасалась как умела. Погружаясь в то самое состояние, в котором даже биение сердца кажется противоестественным.

Ладошка дочери в моей руке – вот то единственное, благодаря чему я чувствовала себя живой. Она не давала мне окончательно соскользнуть туда, откуда не возвращаются, туда, где становятся такими как Михаил. Поэтому когда мы остались одни, я сосредоточилась на привычных вещах: отвела дочь умыться, покормила обедом, который нам принесли. Когда я укладывала ее спать, чтобы отдохнула с дороги, появилась Зарина – они наконец-то добрались до дворца. Наши вещи принесли и развесили, разложили, только после этого я позволила себе пойти в смежную спальню, к себе.

У нас были две купальные комнаты, и я с наслаждением погрузилась в горячую ванну, которую приготовила для себя сама. От пены исходил легкий ненавязчивый аромат, по-настоящему успокаивающий, согревающий. Я думала о том, что справлюсь со всем, уже справлялась, и новое испытание – не исключение, а еще улыбалась. Этому меня научила жизнь: я обнаружила, что когда тебе невыносимо, можно начать улыбаться. Тело подстроится под эмоцию, которую ты выражаешь, а за ним и все остальное.

Всегда помогало, помогло и сейчас. Я почти расслабилась, слушая шипение пены, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. От неожиданности вынырнула из окутавшего меня облака, не успев даже прикрыться, широко распахнула глаза и увидела Богдана.

Он смотрел на меня: хищно, жестко, холодно, но от этого взгляда, скользящего по моим губам, по плечам, по обнаженной груди, на коже вспыхивали костры, как от поднесенной свечи или от капель воска. Каждая клеточка моего тела словно плавилась от этого взгляда-прикосновения, да что там. От этого взгляда-прикосновения плавилась я вся.

Глава 6

Богдан

Он ни словом не солгал, когда говорил, что посадил ее дочь рядом, только чтобы не ехать с ней. Ему хватило мгновений, когда он нес Алину по коридору, и близость ее тела, ее аромат – мягкий, ненавязчивый, цветочный, сводили его с ума. Казалось, после стольких лет все должно быть забыто. После стольких лет, после стольких событий. Когда он знал, кто эта женщина на самом деле, что она делила ложе с Михаилом, с его друзьями и недругами, что она родила ему дочь.

Вот только стоило ее подхватить на руки, стоило снова вдохнуть запах ее волос – и мир перевернулся. Словно не было всех этих лет, словно ничего не было. Только хрупкая невинность в его руках, девушка, которую он хотел защищать, уберечь ото всех и ото всего. Девушка, которую он хотел любить, назвать своей, сделать своей…

Эта мысль билась в висках, а кровь прилила к члену. Как будто в его жизни было мало женщин, мало любовниц, готовых отдаваться по первому слову. С Анной у них была негласная договоренность: не позорить ее, не выносить на публику то, что должно быть скрыто. Он и не выносил, ему никогда не хотелось повторить с одной и той же женщиной то, что было всего лишь актом плотского удовлетворения. Ничего иного в этом для него не было, кроме бесконечного поиска: Алина, Алина, Алина.