Возмездие. Никогда не поздно

Нестеров Михаил Петрович

Вечером следующего дня Виктор Биленков пришел к Маевскому без предварительного звонка. То есть звонок был – по домофону. «Это Виктор. Есть минутка?» Из решетки переговорного устройства вырвалась на волю ирония: «Хм». Затем щелкнул электронный замок, и журналист перешел на серьезный тон: «Поднимайся на четвертый этаж». Виктор считал не марши, а ступени, и давались они ему тяжело, как будто он разом подряхлел лет на сорок-пятьдесят. Болело каждое ребро. Он обрел способность считать позвонки, подразделяя их на болезненные и крайне болезненные. Ему казалось, эта боль пришла навсегда и не отпустит его даже в гробу, когда к его позвоночному столбу приколотят доски. Проконсультироваться

бы на этот счет у Хатунцева, но старый душегуб мертв, слава богу.

Маевский поджидал незваного гостя на лестничной клетке: в легком спортивном костюме и домашних тапочках, взъерошенный, как будто Биленков поднял его с кровати. Они поздоровались. Гость разулся и оставил обувь на коврике, рядом с ботинками хозяина.

– Как самочувствие? – поинтересовался Маевский, прикрывая за участием тонкую насмешку.

Гость пожал плечами и содрогнулся от острой боли, прострелившей его от затылка до поясницы.

– Бардак в голове и теле, – простонал он.

– Сегодня ты один, без своей спутницы?

– Я оставил ее один на один со своими книгами.

– Правда? И что она читает?

– Детские книжки для взрослых: «Гарри Поттер», «Властелин колец»… Ты сегодня не работаешь?

– Хорошо быть свободным от работы, но также хорошо быть при деле. У каждого периода свои прелести и преимущества.

– Хорошо сказано, – не мог не оценить Биленков.

– Это сказал Гарри Гаррисон, – пояснил Маевский. – Еще он сказал: «Либо жизнь вне условностей общества, либо смерть от абсолютной скуки. Сегодня надо делать выбор: все или ничего. Чтобы сохранить свою психику нормальной, я выбрал все».

– Иными словами, чтобы не свихнуться, ты принял предложение Жердева.

– Ну, что-то в этом роде. Выпьешь что-нибудь?

– Что у тебя есть?

– Водка, пиво.

Биленков выбрал первое:

– Водку. Ты читаешь Гаррисона или так, дергаешь из его книг цитаты?

– Он умер недавно, и я пролисталпару его книг.

– Вроде как отдал должное.

– Можно и так сказать.

– Понимаю…

Маевский оперативно сервировал низкий стол с зеркальной поверхностью, на котором отразилась запотевшая бутылка водки, стопки, салатница с аппетитными кусочками селедки и колечками лука под тонким слоем подсолнечного масла.

– Дверца твоего холодильника открывается в советский гастроном?

– В точку попал.

Они выпили и помолчали.

Пауза затягивалась. Виктор Биленков мысленно вернулся на берег Яузы, где заключительный акт кровавого спектакля сыграли отдохнувшие за время пути актеры из «военно-полевой труппы» (еще в то время у него на языке вертелось это слегка надутое определение). Он должен был донести до каждого оперативника не весь набор напутствий Жердева, но его смысл. Из головы Биленкова выветрилась одна фраза, и она была бы уместной на освещенном фарами берегу. Но Виктор не вспомнил о ней, потому что обращение к команде у него получилось более чем убедительным, и любая завуалированная или прямая угроза стала бы лишней и смазала бы общее (сильное) впечатление. Сейчас, вспомнив о той детали, Биленков решил поделиться ею с Маевским, скорее всего, в знак благодарности к человеку, который спас ему жизнь. Лучший подарок для журналиста – информация с интонациями «загнанных лошадей пристреливают», – подумал Виктор.

– Отец способен позаботиться о пятерых детях, а пятеро детей не способны позаботиться об одном отце. Жердев так сказал накануне ликвидации Лесника, – пояснил он. – Я понял это так: он достанет из-под земли всех нас, а мы не сможем доставить

ему даже легких хлопот. Я должен был передать его слова команде.

– Но не передал?

– Нет.

– Почему?

– Сейчас думаю, не сказал их потому, что не был уверен – поймет ли меня тот же Хэнк, – пожал плечами Билл. – Уже тогда в его глазах было пусто, как в выгоревшей комнате. Сволочь, он чуть меня не убил! – Выдержав паузу, он добавил: – Я так и не поблагодарил тебя. Спасибо.

– Команда распалась. Что чувствовал ты первую неделю, месяц, год? – спросил Андрей.

– Трясся от страха, – признался Биленков. – Никто не может чувствовать себя в безопасности, все мы живем под прицелом. Потом меня отпустило. Я понадеялся, что окончательно и бесповоротно. Но не тут-то было. Я был дураком, когда принял предложение Жердева возглавить опергруппу. Знаешь, что меня окончательно убедило в этом?

– Пара стопок водки? Еще налить?

– Нет, я серьезно. Сегодня я снова почувствовал себя под прицелом, снова работаю на Жердева. Я приперся к нему, потому что меня самого приперло. – Неожиданно Виктор резко сменил тему: – Послушай, я не слепой. Я видел, как ты смотрел на Юонг.

– Тебе сколько стукнуло?

– При чем тут возраст?

– Ну, такие мысли обычно закрадываются в голову в четырнадцать и в восемьдесят четыре. Когда на тебя сваливается первая любовь, и когда от тебя грозит отвалить последняя надежда. Ты и Кравец, вы, случайно, не одновременно спустили курки? Ты вообще обследовался после того случая? Может, у тебя свинец в голове?

– Ты закончил?

– Буквально одно предложение. Ты должен бы гордиться, что на твою женщину мужчины обращают внимание.

– Она что, уродина? Эй!

– Ты бросаешься из крайности в крайность… Юонг – она красивая. Она не похожа на других. И давай закроем эту тему. Кстати, не хочешь рассказать, почему ты взвалил на себя обязанности ее опекуна?

Биленков отозвался, как показалось Маевскому, охотно. У него сложилось впечатление, что Виктор давно искал подходящего случая, чтобы излить переполнявшие его чувства.

– Мы пролили в тот день слишком много крови, и мне просто было необходимо пощадить хотя бы одного человека. Клянусь, если бы Кравец занес над Юонг руку, я бы убил его… Ну, а потом я стал думать о ней. Она осталась одна, что будет с ней, какие люди станут ее опекунами?.. Я вдруг увидел ее взрослой, наполовину наполненной моим смыслом жизни. Я говорю о воспитании, понимаешь? Если ее воспитают другие люди, в сто раз лучше или хуже меня, она будет не такой, какой я ее увидел. Я не мог позволить кому-то изменить ее будущее, изуродовать или украсить ее. Вот и все. За исключением одной вещи: мне в ту пору было всего двадцать семь… Я следил за ее судьбой. Мне это большого труда не составило: я по натуре опер. Из отделения милиции Восточного административного округа, где я поначалу работал участковым, я перевелся в Курьяново, поближе к интернату, куда ее направили вскоре после убийства Лесника. – Он усмехнулся: – Государственное бюджетное специальное образовательное учреждение школа-интернат.

– У нее нашли отклонения в психике?

– Точно сказал – нашли. По какой причине – не знаю. Может быть, увидели в ее раскосых глазах признаки аутизма… – Биленков развел руками и округлил глаза, как ребенок. – Ну да, ей требовалась психологическая корректировка, но не в стационаре же для убогих! Я считал, что с ней поступили несправедливо, и уже не мог контролировать свои чувства: жалость, грусть, сочувствие… Боялся смотреть на себя в зеркало, потому что видел убийцу, переполненного раскаянием…