Возьми меня с собой
Шрифт:
— Брось, — ласково посоветовала Женька. — Завтра на собрании пошумят немножко и забудут. Новые денежки соберут. Что им еще делать?
— Я-то здесь при чем? — с горечью выкрикнула Лера. — Зачем ты это мне говоришь?
— Затем, — веско сказала Женька, и лицо ее вмиг стало суровым и серьезным, — что на тебя все равно никто не подумает, была ты в классе или не была.
Лере показалось, что в свои слова Женька вложила какой-то двойной смысл, но какой — она понять не смогла. Подруга смотрела на нее пристально, в упор, и на самом дне ее темных глаз
Сразу все связалось воедино: многочисленные пропажи вещей у одноклассников, Женькин нарочито бодрый вид, с которым она сообщила Лере, что ее вызывает мама, то, как нагло и вызывающе вела себя потом. Женька ворует у ребят, она украла классные деньги, брала их и знала, что подозрение может пасть на Леру! Знала, но надеялась, что это подозрение отметут, потому что Лера на хорошем счету у Ольги Викторовны!
Женька сразу увидела, что Лера все поняла. Подобралась, как кошка перед прыжком, вся как-то отодвинулась, будто даже ростом стала меньше. А в глазах оставался все тот же страх, и еще мольба. Она как бы просила — безмолвно, но страстно, настойчиво: не говори никому, пожалуйста, не говори! Ты ведь не скажешь?
Лера через силу разлепила губы и сказала:
— Ладно, ты права. На меня действительно никто не подумает. Нечего и переживать.
Она вылезла из-за парты и, не глядя на Женьку, быстро пошла к дверям. Догонять ее никто не стал.
Через три дня Лера уехала в лагерь, а когда вернулась, звонить Женьке не стала. Та тоже не появлялась. Первого сентября Ольга Викторовна сообщила ребятам, что несколько учеников больше не будут учиться в их классе, потому что родители перевели их в открывшуюся неподалеку новую школу. В их числе была и Женя Куликова.
Потом Лера несколько раз встречала ее. Она изменилась, вытянулась, вместо вечного, затасканного форменного платьица стала носить такие же затасканные, в облипочку, джинсы. Волосы забирала в высокий хвост на макушке, дымила сигаретой, ловко, с шиком сплевывая под ноги. Вокруг нее теперь всегда была ватага таких же оборванных и независимых подростков.
При виде Леры Женькино лицо делалось непроницаемым, она отворачивалась в сторону, всем своим видом демонстрируя, что их мимолетная, но крепкая дружба была глупейшей из ошибок. И ничто в ней не напоминало ту десятилетнюю девочку, всегда замерзшую, полуголодную с жалкой, просительной улыбкой и грустными глазами.
Зачем в тот год она стала обчищать карманы одноклассников? Надоело быть вечно оборванной, захотелось хоть немножко приобщиться к празднику жизни? А может быть, просто мечталось купить мороженое или шоколадку младшим братишкам? Трудно сказать, как невозможно предположить, что стало бы с Женькой, заложи ее тогда Лера на классном собрании.
…С тех пор прошло почти восемнадцать лет. И вновь ее предали. Предал тот человек, которого она любила, жалела, защищала, старалась закрывать глаза на его недостатки.
Почему, Настя, почему?
Лера отнесла полную чашку
Перед глазами неумолимо стояло лицо Насти, то, каким было оно на траурном портрете, висевшем в зале. Огромные, доверчивые глаза, пшеничная челка на лбу, коса, перекинутая через плечо.
— Зачем, Настенька? — шептала Лера, уткнувшись в подушку, глотая подступающие к горлу слезы. — Зачем ты сделала это? Ведь ты любила меня, как же ты могла так со мной поступить? Может быть, он заставил тебя? Что-то было такое, о чем он знал и пользовался этим, шантажировал? Но тогда почему ты сделала не так, как он велел, отчего решила убить Андрея?
Она не могла успокоиться. Алогичность Настиного поведения терзала ее, она придумывала все новые и новые объяснения действиям медсестры, и сама же отвергала их за несостоятельностью.
Лера пыталась вспомнить, не проявляла ли девушка антипатии по отношению к Андрею, но ничего такого на ум ей не приходило. Если еще на Скворцова она могла быть обижена за то, что он считал ее неумехой и откровенно говорил об этом, то уж Андрей, напротив, всегда был снисходителен к Настиным промахам.
Выходила полная чепуха. Лера начинала все сначала и неизменно приходила к тому же самому результату. Как ни крути, логикой здесь не пахло.
На рассвете ее мысли стали путаться и рваться, глаза слипались, и, наконец, когда уже нужно было вставать, Лера задремала. Во сне тревога и напряжение не исчезли, а лишь усилились, она все продолжала разговаривать с Настей, и постепенно лицо той становилось все ближе, отчетливей, ярче.
Пока не стало обычным, живым лицом.
— Здравствуй, — печально проговорила Настя из сновидения, обращаясь к Лере.
— Здравствуй, — прошептала та, не веря своим глазам. — Разве ты жива?
— Нет. — Девушка грустно улыбнулась и покачала головой. — Нет. Я хотела тебе сказать…
— Что? — Лера всем телом рванулась вперед, стараясь удержать Настю за руку, за край одежды, хоть за что-нибудь потому, что та вдруг на глазах стала таять, исчезать, растворяться в воздухе.
— Не вовремя я погибла, — прошелестела Настя, ускользая от Лериного взгляда. — Не вовремя.
Лера вздрогнула и проснулась. Видение длилось не больше минуты, но было таким реальным, таким осязаемым, что она почувствовала, как лоб покрылся испариной. Ей казалось: еще мгновение — и Настя во сне раскрыла бы страшную тайну о себе. В то же время Лера понимала, что сон всего лишь отражает события, происходящие наяву. Настя звонила ей в день гибели, хотела что-то рассказать, но не успела. То же произошло и во сне.
Часы показывали лишь самое начало седьмого, но спать больше не хотелось. Казалось, закрой Лера глаза, тут же вновь послышится тоненький, слабый голос: «Не вовремя я погибла».