Возможно, куриные. Возможно, яйца. Пересказки
Шрифт:
Пар завивался петлями. Каша чавкала, пузыри всплывали медленно, лениво. Глаза закрывались. Спать нельзя. Страшно спать.
Кто-то заполз на ногу, тяжело стало. Мишаня глаза приоткрыл. Многоножка уже на груди, здоровая такая, давит. Извернулась, смотрит, усики шевелятся. Ближе и ближе. Он прошептал:
–Тихо, тихо, – и стал зажигалку нащупывать, а ее глаза почти напротив.
Где ж она? Пальцы мокрые, не выронить бы. Чирк, чирк, зажигайся. Мишаня простонал. Зажглась. Огонь оранжевый, отражается в глазах твари. Уходи, уходи, ну!
Многоножка
Он вздрогнул и проснулся. Его трясли за плечо. Сверху была опухшая рожа, вся в прыщах и корках, черная щетина пробивалась на подбородке, а глаза красные, стеклянные, и зрачок черный и громадный.
– Эй, дед, погнали!
Мишаня сел рывком и чуть не провалился. Каша опасно потекла через поплавки, но гать еще держала. Роман. Один. На груди мешок болтается, а рюкзака нет. Мишаня завертел головой:
– Где этот, второй? Артем где?
– Утонул Темыч. В пузырь попал – бульк и нету. Я его вытащить хотел, но не смог. Сам чуть не помер. Нету его больше. Каша забрала, так у вас говорят?
– Каша, значит? – Мишаня смотрел в упор, и лицо Романа стало кривиться, морщиться.
Вцепился в плечи Мишане и встряхнул так, что зубы клацнули.
– Не понял, дед? Валим, пока живы! Быстро!
Мишаня подхватил рюкзак, а руки дрожали. Пошли обратно. Роман бормотал про себя что-то, песни пел, еды требовал.
– Нет еды, и воды нет! – кричал Мишаня.
– Ничего, все будет! Вот заживу. Значит, трюфель сдох, корни, вроде, тоже, кордицепс живой. Культуры-шмультуры. Тоже, наверно, сдохли. И хрен с ними. Слышь, дед, ты чего хочешь?
– Чего, чего, выйти живым хочу, – огрызался Мишаня.
– Пра-а-а-вильно, умный ты! Выведи меня отсюда, а там – эх! Такая жизнь пойдет!
Мишаня глядел на компас, стрелка плясала, мутилось в глазах. Верхушки мертвых сосен кружились хороводом.
– Быстро, ну! – заорал Роман.
– Уймись! Не выйдешь без меня! – крикнул в ответ Мишаня. И успокоился.
Тянули гати, ползли помаленьку. Мишаня глотал Кашу, не впервой. Роман песни орал, бормотал по нос, что Артемов отец был умный, а сын дурачок, что много чего пропало, потому что жарко, надо было не там оставлять, что еще где-то есть, а где? Точно есть, вернуться надо потом. Потом опять пел, многоножек хватал, раскручивал над головой и пускал в полет. Свалился с гати, побарахтался, но вылез обратно. И все говорил и говорил.
Мишаню тоска забирала. Связи нет, и поблизости никого. Может, какой дрон их видит и пишет, а толку-то? Каша, она много чего забрать может. Зачем он только в это влез? С деньгами наверняка Роман кинет. Вон, и рюкзак потерял. А дома ничего они не прятали. Да и речь не о деньгах теперь.
Воздух свежел, жара спадала, дышать стало легче, зато живности
Утром солнышко вышло, ветерок обдувал, парочка дронов лениво кружила поодаль, совсем хорошо. Мишаня лапти достал. Гати пришлось одному тащить, Роман сказал, что наплевать ему. Тяжело, а что делать, их отдавать надо.
Мишаня огляделся, местность уже знакомая была, хоженая-перехоженая. Влево забрать надо немного. Он тяжело шел, наклоняясь вперед, рюкзак больно врезался в плечи. Кричал городскому, чтоб не уходил далеко, да тот не слушал. Ускакал вперед, горланя песенки. И упал.
– Эй, дед! – заорал он.
– Сейчас, сейчас. Не дергайся только, – Мишаня стал рюкзак скидывать. Особенно не торопился. Городской спокойно лежать не будет. Станет трепыхаться, его ползучка и обовьет покрепче. Травка такая, ножом ее резать можно, хоть и с трудом. А знают об этом не все.
Он подошел поближе, аккуратно ступая, раскинул гать. Так и есть, Роман ворочался и запутывался все крепче.
– Лежи смирно, я сейчас, – сказал Мишаня и стал перепиливать траву, отбрасывать прочь, и как бы случайно, как будто рука сорвалась, вогнал лезвие в бок.
Роман кричал, руками елозил по Каше, рвался, раскачивался, а ползучка тянула назад.
Мишаня быстро огляделся, нету вроде дронов. И еще раз ножом. Теперь все.
– Ты это… Ты б меня сам, правда? Скажешь, нет? Я же знаю, понял. Ты и товарища своего там, – шептал Мишаня.
Мешок забрал, по карманам пошарил – нет денег. Паспорт и таблетки. Ну что ж. Накинул гать на покойника, сел сверху, пускай утонет побыстрей. Пока можно посмотреть, что ж там в мешке, зачем они в Кашу полезли. Круглые и длинные стеклянные штучки не пойми с чем, пластиковые контейнеры, все в Каше, потеках, плесень кой где. Камни, непонятные кусочки. Ядовитые, нет? Мишаня разломил один, золотистая пыльца поднялась облачком, запах приятный. Мякоть внутри желтоватая. Он понюхал ее, а пробовать не рискнул. Слухи ходили, что первая экспедиция что-то в Каше оставила, говорили, целебное что-то. Да мало ли слухов было! Значит, правда? Если, скажем, это китайцам продать, сколько выручить можно? Только выбраться надо сперва.
Мишаня убрал гать, Каши сверху нагреб побольше. Ползучка не выпустит, а червячки и прочие быстро обглодают. Он порезал паспорт на мелкие кусочки, пластик с трудом подавался. Нож почистил Кашей. По частям выбросить надо это добро. Осмотрелся, все правильно, вон туда, а деревню лучше обойти, немного дольше, зато надежней будет.
Шел Мишаня и молился по дороге:
– Горшочек, вари как надо тебе и по желанию твоему. Горшочек, вари, я тебе не буду мешать. Горшочек, вари, не нам о тебе рассуждать. Горшочек, вари, и дай мне вернуться живым.