Возраст Суламифи
Шрифт:
Лина замерла, сидела как оглушенная, пока на нее сыпался этот град ударов. Смотрела на него и не узнавала. Как будто впервые видела. Видела она перед собой дешевую копию Алена Делона, того, что не говорит по-французски и пьет «Тройной» одеколон [17] . Ей и настоящий Ален Делон, тот, что пьет двойной бурбон, никогда не нравился. Красавец? Бесспорно. Но жестокий, бездушный красавец, амплуа «холодный любовник». Как же она могла польститься на дурную копию? Как могла принять всерьез человека, который спит на сексодроме, застланном шелковыми простынями, ничего не читает и, по
17
Песня группы «Наутилус Помпилиус» на слова Ильи Кормильцева.
Она ведь тогда его прямо спросила, где он работает, и он сказал, что у него свой бизнес. Но он был не похож на бизнесмена. И не потому, что у него не было бычьей шеи с цепью «Бисмарк». Лине попадались разные бизнесмены, но их всех объединяло одно: они работали как проклятые. Пахали, как трактора. А у Влада всегда находилось свободное время.
– Наследственность подкачала, – пустился в объяснения Влад, видя, что она молчит. – Мы, Саранцевы…
Лина перестала слушать. Его отец тоже вчера все повторял: «Мы, Саранцевы, любим простор», пока водил ее по дому. А потом за столом: «Мы, Саранцевы, любим вкусно поесть». Вдруг до нее донеслось:
– Ты же не знаешь, кто сделал ребенка твоей Октябрине…
– Почему не знаю? Знаю. Твой сосед по дому, Константин Львович Бабич.
– Да?.. – на миг растерялся Влад. – Ну, Бабич – это еще ладно. А кто ее родители? Уж их-то ты точно не знаешь…
– Знаю, – холодно прервала Лина рассуждения Влада. – Мне прабабушка все рассказала. Фамилия ее отца – Раппопорт. Тебя ведь это волнует? А фамилия твоего дедушки, часом, не Геббельс? – Она поднялась со скамьи. – Auf Wiedersehen [18] .
18
До свидания (нем.).
Влад догнал ее.
– Вот язва! Но это мне в тебе и нравилось. Давай без обид, а? Мы, Саранцевы…
– Вы, Саранцевы, знатней худородных Романовых, – перебила Лина. – Я вам не подхожу. Я поняла. Без обид. Ты тоже адрес забудь.
Она шла, словно окутанная неким коконом. Боли не было, был стыд. Ей вспоминалась вся их так называемая любовь, постель, возраст Суламифи. Хотелось выскочить из собственной кожи. «Ален Делон – не царь Соломон», – срифмовала Лина, пытаясь призвать на помощь юмор. Да уж, на царя Соломона он явно не тянет… Явно! Но ведь пошла же с ним, влюбилась как дурочка, таскалась по ресторанам, ложилась в постель-сексодром с шелковыми простынями…
У него по стенам были развешаны эротические картины, казавшиеся ему очень изысканными. Лина, когда впервые разглядела стилизованное изображение фаллоса на красном фоне, видимо, символизирующем вагину, сразу сказала: «Килька плавает в томате». Влад тогда заржал, но в душе, кажется, обиделся немного. Надо было сразу, тогда же, бежать от него, бежать куда глаза глядят, а она осталась. Проглотила эту кильку.
Ее вдруг затошнило чуть ли не как тогда, на лугу с бабочками в Литве. Пришлось остановиться и отдышаться.
Мимо шли равнодушные люди, спешили к переходу: как раз загорелся зеленый свет. Надо идти. Не на этот светофор, так на следующий. Надо
Лина вспомнила, как недавно, но еще до Влада, она в очередной раз приехала на Ордынку за деньгами, а во дворе ее поджидал сын Лидии Григорьевны. Уже совсем старый, уже пенсионер, неспособный подняться по крутой лестнице на пятый этаж. Но все такой же противный, каким он ей запомнился с детства.
– Ты… это… на чужой каравай рот не разевай, – сказал он ей, не здороваясь. – Квартира моя, даже не надейся. Эта старая колотушка, – Лина не сразу сообразила, что это он мать родную «колотушкой» называет, – назло мне на свете зажилась. Я знаю, ты ей деньги даешь. Думаешь, не знаю? На что ей деньги? Померла бы давно, не мучилась. Но если ты на квартиру заришься, учти: я ее психиатру покажу, есть у меня верный человек, признают недееспособной. Любое завещание оспорю.
– Все? – спросила тогда Лина. – Вы все сказали? У меня тоже есть верный человек, еще посмотрим, чья возьмет.
И она проскользнула мимо него, скрылась в подъезде. Решила не расстраивать Лидию Григорьевну и ничего ей пока не говорить. Надо посоветоваться с Понизовским, он в таких делах дока. Но вскоре после этого она встретила Влада, та неприятная встреча, а вместе с ней и решение посоветоваться с Понизовским вылетели у нее из головы. Молодец, Линочка, умница. Друг, называется. Вот теперь пойди и убейся об стенку.
Лина добрела до светофора, перешла улицу. Движение на Таганской площади тяжелое, да еще летом, в жару… Ей опять стало дурно. Нет, она не позволит себе расклеиться из-за этого подонка. Дошла-таки до метро. А зачем ей метро? От «Таганской» до ее дома пешком можно дойти. Правда, ноги не идут. Взять такси? В разгар дня пробки. Автобусом – то же самое, только небось еще и стоять придется.
Она подняла руку, «проголосовала». Сколько раз Влад подвозил ее отсюда до дому! Забудь, нет никакого Влада. Есть «Тройной» одеколон… который пьет тройной бурбон… Но он не царь Соломон…
Остановилась машина, Лина села. Водитель попался веселый, словоохотливый.
– Двести рубликов дадите? Что-то вы, девушка, больно бледная… Вот я и говорю: когда ж они, гады, развязку построят? Тут ехать – всего ничего, а в пробках три часа простоишь…
Его слова проскакивали мимо ее сознания, почти не задевая. Только бы не стошнило в машине. Сил нет терпеть. Надо. Надо терпеть. Надо о чем-то думать. Карина в этот раз ничего на перевод не дала. Дома ее ждет очередной роман – из американской жизни времен войны Севера и Юга. Прекрасная южанка влюбляется в янки. Опять вышло в рифму. Борьба между любовью и долгом. Победила дружба.
Нет, в книжке победила, конечно, любовь, в которую Лина больше не верит. Невсамделишная, картонная любовь. Так у них уютно и складно все устроилось… Он остался с ней, помогает отстраивать чудом сохранившееся поместье. Все довольны и счастливы. Но до этого счастливого финала надо еще добраться. Пока еще любовь борется с долгом. Неодолимое влечение. О, как она себя презирает, эта гордая южанка, за свою телесную слабость! Что ж, это хотя бы понятно. Это нам теперь знакомо.
Лина еле дотерпела до дому, еле успела добежать до туалета. Вышла бледная, умылась… Ничего, надо терпеть. Все совсем не так страшно, как тогда, в Литве. Надо просто забыть, не думать и жить дальше. Все проходит и это пройдет, как говорил царь Соломон. Ничего не случилось. Мир не рухнул.