Возвращенье на родину
Шрифт:
Есть другая: она беспричинно вторгается снами в бессонницу бденья; когда погружаюсь я в сон, то сознанье витает за гранью рассудка, давая лишь знать о себе очень странными знаками: снами и сказкой.
Есть жизнь, где при помощи фосфора, мысль, просветляяся, крепнет; другая есть жизнь, где сам фосфор – создание мысленных действий.
Пересечения двух этих жизней в знании – нет; между ними – границы; меж тем: пересекаются параллельные линии двух биографий в единственной точке: в первейшем моменте.
. . . . .
Его я запомнил: он – то, что в себе не могу назвать сном;
и он – то, что в
Во всех прочих «мигах» – я вижу черту между бденьем и сном: –
– небывалое никогда и нигде – вдруг толчок: я – проснулся; –
– житейские узнаванья младенца выносит мне память; –
– черта, перерыв: – я – летаю: то – сон!..
В первом миге сознание трезво; его содержание – сказочно; нет – перерыва меж ними; и появляется «миг» в одеяниях вымысла; т. е., – впоследствии одеяния эти встречаю я в вымыслах; в «миге» они совершаются трезво, во мне нарушая позднейшее разделенье на сказку и явь.
Вы представьте себе: –
– птеродактили сохранились еще на одном только острове, где-то затерянном в океанических далях: однажды корабль подошел к тому острову; маленький мальчик случайно провел на нем ночь; и – увидел последнего гада из этой породы; потом мальчугана нашли; он пытался матросам сказать, что с ним было; матросы – не поняли; мальчик забыл, что он видел; –
– прошло много лет: –
– он состарился, переживя современников; старцем уже вспомнил сон: –
– безобразный дракон оцарапал его, размахавшись колючками перепончатых крыльев; и старец сказал себе: – «Этого гада я где-то уж видел»; угасла в нем память о встрече с чудовищем, оцарапавшем мальчика зубьями перепончатых крыльев…
Представьте себе: –
– его сын, знаменитый художник, нарисовал фантастический образ; над скалами острова –
– на младенца кидается страшный дракон, раскачавшийся в воздухе зубьями перепончатых крыльев: –
– наследственность передала этот образ отца, разлитой вместе с кровью во всем организме, – художнику-сыну: действительный случай, потрясший отца, возродился в фантазии сына; отец, уже старец –
– увидев дракона, напавшего зубьями перепончатых крыльев на мальчика, –
– вероятно-б стоял потрясенный, взволнованный, заговорив сам с собою:
– «Я – видел…»
– «То самое»…
– «Где это было?»
И, вспомнивши сон о драконе, сказал бы:
– «Я видел во сне…»
– «Но мой сон необычный»…
– «В нем чую я память о бывшем со мною».
И вдруг бы все вспомнилось! Остров: и – ночь; и – чудовищный гад, размахавшийся зубьями перепончатых крыльев; но «старец» бы понял, что этому все равно не поверят; «драконов» – нет; все ж происшествие жило б в душе, как закинутый островок в океане, отрезанный от континентов сознания; и на этом таинственном острове памяти старец бы видел себя отделенным от всех;
– «О!»
– «О!»
– «О!»
– «Я – один»…
– В необъятном! ничего!
– «Со мной – никого!..»
– «А ужасная гадина – близко!»
–
– «О!»
. . . . .
Так я с моим «мигом» сознанья –
– старец, перелетающий тысячелетия времени: сказочность первого мига есть странная быль:
– «Это – было!»
– «Я был в необъятном!»
– «Летал…»
– «О, о, о!»
Недоказуема правда; она – очевидность; она – факт сознания: аксиома, без допущенья которой деление мира во мне на мир снов и мир яви, – немыслимо; помню: чудовищный гад, размахавшийся зубьями перепончатых крыльев, и «Я», на которого он устремляется – пересекаемся в пункте пространства и времени; гад – это «Я», мир – младенец, к которому низлетает ужасная гадина, или – тело младенца; одновременно: «гад» – тело, которое налезает на «Я;» «Я» ж низвергнуто в тело полетом; и – да: «это» – было; но доказать нет возможности, потому что слова принимают крылатое очертание снов, мною виденных, – уже после:
– «Не сон это все!»
И мне ясно: –
– за морем невнятности моего обыденного сна мне рисуются памятью берега континентов, где в стае драконов, махающих зубьями перепончатых крыльев, живут «птеродактили» памяти, и предшествуют воспоминанию о моментах обыденной жизни; и – факт сознавания: память – о чем?
Первый миг – насквозь память: о чем? содержание памяти возникает впоследствии: папа и мама, и няня, и дядя, и тётя, и – прочее… Но нет здесь ни папы, ни мамы, ни няни… квартира, в которой мы жили? Она – возникает поздней; ощущения роста? Но здесь, в ощущениях беспредметности нахожу я предметами – «память»: о круге предметов, которые после не встретились мне ни в кошмарах, ни в снах, ни в реальности прозы; к утраченным образам памяти сны – как бы органы зрения, потерявшего дар созерцать: так слепые, расширив зрачки, видят муть. Мои сны ощущаются мутью угасшего взора, который еще по привычке старается видеть.
И – нет: он не видит уже.
Эти сны указуют: содержание памяти; но содержание это – опять таки память. Так на дне своих снов нахожу память памяти: первого мига, сон сна.
С изумленьем вижу позднее, что память под памятью (молнии, нас осеняющие безо всякого содержанья), культурою мысли и тем что в учебниках йоги зовется путем медитаций, – крепнут из молнии, превращаяся в наблюдаемый пункт; а способности в нас дотянуться до пункта протянутой мыслью, – развертывают убегающий пункт в прихотливый линейный орнамент; мы – за ним следуем; мифами небывалых; орнаментов и раскидается пункт, процветая, как колос; и факты сознания, о котором забыли давно мы, – поят: свои были.
В орнаменте убегающей линии – от первого мига в миганье до-первое – учимся мы путешествовать в мир дорожденного и познавать прилегание «я» в мир дневной и обратно: читаем события жизни души после «мига», который наивное знание называет нам смертью.
. . . . .
С особою ясностью передо мной среди дня возникали орнаменты: в Льяне! и содержание памяти бессодержательной прежде – росло,
Говорил себе: в Льяне!
– «Все это я видел уже»…
– «Это все открывалось уже мне в до-сонном».