Возвращенье на родину

Белый Андрей

– «И стало быть: жило за снами и явью, как – сон на яву».

– «Я забыл этот сон, погружаяся в тело»…

– «Теперь; только вспомнил».

Перемещенья сознания посещали и Нэлли; и мы рисовали орнаменты, сознавая отчетливо их: содержанием памяти; знаки нам не были сказкой драконов, а явью когда-то живых птеродактилей мира.

Странно: орнаменты процветающей мысли, которые заносили в альбомы, переживались, как детские сны, но с сознанием, приобретенным впоследствии:

это не сны, а действительность.

Странно: иные узоры орнамента мы высекали из дерева на Иоановом здании; припоминали их ритмами –

– из которых в разгоне времен вытыкались телесные органы наши, – остывшие ткани; и мы оживив первый миг, оживляли и далее: содержание первого мига, летя в нем из органов тела в рои ритмо-плясок; своей ритмо-пляскою духи спрядали из образов: камни, цветы и живые тела: –

– первый миг – столкновенье до-тельного с тельным, где тельное есть окрыленный полет, а вне-тельное – стылость морозов пустотного мира; и тельное переживает бестельное, будто оно есть улет в никуда; а бестельности переживают тела, – точно дыры, через которые упадают они в никуда.

. . . . .

Мои первые миги, как сны: сны во сне; мои миги вторые – кошмары, в которых живет память прежнего; и лишь впоследствии зажигаются миги, которые мне становятся воспоминаньями о бывавшем; они вытесняют мне первые миги, которые сны прорезают, как молнии памяти.

. . . . .

Где критерий оценки события снов?

В утверждениях:

– «Сон…»

– «Никогда не бывает…»

– «Фантазия…»

– «Мы живем на земле…»

– «Не летаем…»

– «Родимся естественным образом…»

– «Кушаем…»

– «Вырастаем…»

– «Рождаем:»

– «Стареем…»

– «И вновь рассыпаемся прахом…»

И я, попугай, повторяю за взрослыми, позабыв факты памяти:

– «Сон…»

– «Не летаем…»

– «Родимся естественным образом…»

Очень поздно потом происходит со мною то самое, что старцем, увидевшим изображенье дракона:

– «Я – видел: такая, же гадина на меня нападала»…

Так – я: опрокинувши ложные догматы, я стою, потрясенный:

– «Я – вспомнил!»

– «Я – вижу себя: я – лечу, пересекая пустоты и вспоминая, что я оторвался от родины…»

Вот – первая данность сознания; прочее вздор; когда тело разорвано, части, его, раскидавшись вокруг, продолжают кричать:

– «Никогда не бывает…»

– «Родился естественным образом…»

– «Кушал…»

– «Умрет…»

Но «Я» отвечает:

– «Неправда…»

– «Все – было!»

. . . . .

Под брызгами, в выхлестах ночи два мига скрестились во мне: пребыванье на палубе парохода «Гакона Седьмого», и – пребыванье в разлетах загробного, где летел, огибая телесную жизнь, в правду первого мига; стихии, как звездное небо, объемлют рожденье и смерть; и из смерти видна нам тропа наших странствий до мига рождения.

Пароходик: корма – миг рожденья, нос – заострение в смерть; я забегал по палубе: от рожденья до смерти; и – повернулся назад: но за кормою, я видел, что –

– пены плевались, слагался в белоусые

гребни; и – шлепались в палубу; дали за ними ходили: рыдающим гудом и мощными массами; из туманов бежала луна: фосфореющим блеском узоры орнаментов строились –

– Эти орнаменты мы рисовали когда-то, как просветы через миги сознания –

– строились жизни загробных и до-рожденных миров: на страницах альбома хотелось воскликнуть:

– «Все это я знаю…»

– «Оно – не фантазия…»

– «Возникало в фантазии это все – после…»

Сперва была память: –

– о том, как я бегал по палубе взад и вперед, созерцая огромные, мощные массы; –

– и бешеным фосфором, перелетая чрез борт, целовали мне губы горчайшие, едкие соли – до мига рождения; ритмо-пляскою ткали все блески на палубе, мачте, на старых брезентах, спасательных лодках, трубе парохода «Гакона Седьмого», а тени, слагаясь у блесков, поставили перед летающим оком, рельефы иллюзии, где слиянье дотельного стельным образовало: мой вылет из тела, стоящего у пароходной трубы, или – влет чрез дыру (мое темя) в ничто, облеченное в шляпу с полями; соединение моментов сеть дым пароходной трубы, изображавший мгновенными клубами: появленье писателя Ледяного на пароход в миг рождения из Ничто, именуемого странным словом «Ньюкaстль», в сопровожденье шпиона, державшего зонтик; шпион оказался – фантазией (или драконом); но в нем – росла память.

Прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа круглоглавый фонарик (о, – старая правда!), как будто хотел он сказать:

– «Я – не сон!»

– «Не фантазия»,

– «Я – птеродактиль».

– «Эй, ты: развернем-ка зубчатые крылья из блесков».

– «И ринемся с просвистни: в миги сознания»…

Миг, озаривший меня меж Ньюкaстлем и Бергеном, сокровенные импульсы; не ощущая давления органов тела хлеставшими массами мыслей летал в первых мигах: –

– шпионы, вдруг сбросив пальто, как драконью тяжелую кожу, с пронзительным криком сирены летучею стаею упорхнули в пространства…

. . . . .

Я понял: работой над мыслью снимаем мы кожу понятий, привычек, обычаев, смыслов, затверженных слов; –

– биографическая действительность до вступления моего на пароходик «Гакон» рисовала меня малым мальчиком, гимназистом, студентом, писателем, «дорнахцем», «лондонцем», наконец – «пассажиром», вступающим ночью на палубе парохода «Гакона», откуда открылось: –

– все – вздор: биография начинается с памяти о летающим в космосе: мощными массами –

– как летают огромными, мощными массами волны –

– дальнейшее; навыки, кодекс понятий, искусственно созданный, как привычка сосать каучук, –

возникало, как память о жизни сознания, заключенного под сырою, луганскою шляпой, гуляющей здесь: эта память о жизни – фантазия; память о том, чего не было… –

– Что же было? –

– Безвещность летающих далей, где нос парохода, зарывшись в безумие брызг, уносил: в никуда, прокричавшее роем наречий: направо, налево, вперед и назад… –