Возвращенье на родину
Шрифт:
– Катастрофой во мне отдаются движенья эфирного тела, полет «вверх пятами» – они; овладевши движением, вижу: полет есть сознательный вылет, в «восторг»: –
– упадающий со скалы в бездну моря переживает испуги; моряк, распустив паруса, отделяется с песней от берега –
– вылеты, влеты, восторги, паденья, испуги – в мгновениях столкновения двух биографий моих –
– Закон тождества в миге «Я – я» затаил два момента: полет и паденье; рождение в тело и выход из тела – рожденье и смерть – суть
– бессмертие есть осязаемый, факт: медитации.
. . . . .
На пароходе «Гаконе» – совершился чудовищный взрыв; летали от действия мысли моей проскрипевшие стены «каюты-компании», стол, за которым сидели
– седеющий швед,
– два еврея,
– курьеры,
– брюнет, –
– закурились в прищуренном взоре моем, разлагаясь на пляску летающих линий, кипящих в моей медитации, залетали рыдающим гудом: направо, налево; «буль-буль» – кипятился во мне мой пространственный облик: «хлоп» – лопнул, – «Буль-буль». Кипятился «шпион»: лопнул «хлоп»! –
– все восторги, все ужасы, сёры, Ллойд-Джорджи, шпионы, – осадки моих всекипящих сознаний; свершились они в глубине моей личности; выпали – после во сне, когда личность под действием Слова во мне разлетелась на части: –
– мальчишки меня подбирали на улице!
. . . . .
Пусть объясненья события Слова во мне – в отдаленнейшем будущем; ныне читаю лишь буквы события Слова: рассыпанный шрифт (иль осколки моей оболочки) вокруг осаждаются; сыщики гонятся, следуя через Берн, Лондон; – «сёр» – «я» второй на себя самого восстающий, привыкший к комфорту:
«Не делай того-то!»
Когда то я в Бергене – храбро взорвал свои стены, и вышел – наружу; мой «дом» потащился за мною, как рок, воплощаясь три года: роями несчастий, болезнью, расстройством, манией, войною: –
– война началась после взрыва во мне. Катастрофа Европы и взрыв моей личности – тоже событие; можно сказать: «Я» – вина; и – обратно: меня породила война; я – прообраз; во мне – нечто странное. Храмой, человека!
Я, может быть, первый в нашей эпохе действительно подошел к… жизни в «Я»:
Удивительно ли, что мое появленье в Швейцарии, Франции, Англии, как причины войны, порождало тревогу и ужас? Они – смутно чуяли…
И – совершенно обратно: в Швейцарии, Франции, Англии «Я» ощутило войною себя: мое «Я» – порожденье войны; до войны никакого «Я» не было.
Нет: «Я» и «мир» – пересеклись во мне.
Соединение с космосом совершилось во мне; мысли мира спустились – до плеч; лишь до плеч «Я» – свой собственный с плеч поднимается купол небесный.
Я собственный череп, сняв с плеч, поднимаю, как скипетр, рукою моею.
Перед Бергеном
Ставанген!
Прибрежье зеленых горбов, и – промойные трещины в очертни старых боков, округленно слетающих к струям, – купаться
Распахнулся фиорд, принимая сырейшие прелести моря, заторами мертвых плотов и затонами бревен; вот прочертень красной кормы парохода, взревевшего в запахи соли и смеси ветров; пароход, задрожавши, шел в море, чтоб, может быть, в море наткнуться на мину; стояли норвежцы, кивая ушастыми шапками; фыркал дымок раскуряемых трубок; и я, и товарищ махнули платками:
– «Го, го!»
– «Добрый путь!»
– «Не наткнитесь на мину!»
Уже потянуло испорченной рыбой.
Ставанген!
. . . . .
Внимали мы веющим лепетам вод, засмотрелись во все бирюзовое, что крепчало лазурями; крепло – окрепло; и – стало: сиятельной синькой; сказали друг другу о том, чего нет: о провеявшей Нэлли, юнеющей личиком цвета сквозных анемонов; качались в разрезах фиорда, прошедшего к Бергену: –
– в громком, настойчивом говоре всех пассажиров приятно взволнованных тем, что прошли без несчастий в спокойные воды фиорда; повсюду на палубе высились складени желтых кардонок; и веяли дамы разлетами синих и палевых шалей на нас; два высоких шотландца приблизились, фыркнули трубками; и без единого слова глядели, сжимая зубами гласившие трубки:
– «Ага!»
– «Это – он!»
– «Он – опять появился».
– «Олл-райт»…
– «В Хапаранде мы скажем жандармам».
– «В Торнео»…
Качались на лепетах тихо озыбленных вод, оставляя крутою кормою ярчайшие полосы; и – огибали облуплины каменистых подножий; в лазуревом утре пошли острова, островки, обрастая гребнистой щетиной, и – вея смолою за ними уже раскроилась земля где-то издали: красными кровлями –
– Бергена, мне сошедшаго свыше три года назад!..
. . . . .
– «Ты – сошел мне из воздуха!»
– «Ты – осветил мне»…
– «Ты – шествие в горы!»
– «Сошествие Духа во мне!»
– «Ты – огромные горы Фавора»…
– «Ты – Горы!»
. . . . .
Здесь «миг», разрывающий все, раздавался как солнечный мир, осветляющий все; и – отсюда слетело огромное что-то в меня во мне жило, любило меня; и – раскинулись кущи, где я пребывал сорок восемь часов и откуда прошел я, дивяся и радуясь миссии, мне предначертанной, – в тайные вечери; благословил Копенгаген меня; мы торжественным шествием проходили Берлин: в мои ночи – в саду Гефсиманском –
– (близ Лейпцига, на могиле у Ницше, откуда принес я три листика) –
– после: –
– упала колючая участь, терзая тело многострадными днями тяжелого Дорнаха; этот венец я надел в дни паденья Варшавы и Бреста; приподнял свой крест; и – безропотно ныне несу его Родине; там, водрузивши, отдам мое тело приставленным воинам; посередине арбатской квартиры повисну, уставившись глаз остеклелою впадиной – в темени; и упаду, как во гроб, – на Садовую: знал, на что еду!
. . . . .
– «Ты – Горы: огромные горы Фавора – Сошествие Духа во мне!.. Осветил, опустился из воздуха: Берген!»