Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
Когда в июне началось летнее наступление и белые пушинки выстрелов над горой исчезли, отодвинувшись от Трапезунда в сторону желанного Стамбула, постоянное внимание к раскопкам и археологам в цитадели ослабло: как и положено, обнаружилось, что в передовых частях не хватает снарядов и патронов, госпитали остались без бинтов и корпии, сапоги разваливаются, затворы заедают – все раскрадено и растащено. Приезжали высокие комиссии, следовали строжайшие разносы, а наступление постепенно затухало, не достигнув ни одной
Всем было не до Андрея, греки приходили теперь даже не каждый день, делая Андрею самим приходом своим величайшее одолжение, и, уж конечно, не желали пачкать рук грязной работой.
Разгребая как-то после их ухода куски породы, Андрей понял, что в правом углу башни траншея прорезала первоначальный пол церкви.
Разумеется, это открытие вызвало подъем сил в Андрее, и он даже попытался ломом, оставленным одним из землекопов, углубить яму. Ничего у него не вышло – слишком слежалась земля за столетия. Уморившись, Андрей вынужден был вернуться в «Галату» и там поджидал возвращения с раскопок своих товарищей.
Чтобы не пропустить своих коллег, Андрей уселся на диване в вестибюле. Время было полуденное, около четырех, самое тихое в «Галате». Из ресторана донесся звон ножей – там накрывали к вечеру столы, из бара послышались голоса – кто-то пробовал начать веселье. Зазвонил телефон – из-за тяжелого занавеса выскочил шустрый портье, схватил трубку, быстро заговорил по-гречески. Андрей так и не научился этому языку – знал только несколько обязательных на базаре или в кофейне слов. Большие электрические фены медленно крутились над головой, разгоняя горячий воздух, – электричество в Трапезунде работало плохо, станция выключалась, когда желала. Вечером напряжение падало, и лампочки светили тускло. Тогда приносили свечи или керосиновые лампы.
Андрею хотелось подняться к себе, вымыться, переодеться – и исчезнуть до ночи.
В вестибюль вошел шикарный Сурен Саркисьянц, петухом прошел к дивану, поклонился Андрею, как старому, но не очень нужному знакомому, и сел на другой конец дивана, вытянув ноги в пыльных штиблетах и опершись о трость отставленной рукой.
Затем он откинул голову и смежил веки – негоциант отдыхал.
За дверями остановился автомобиль. Зазвенели бисерные нити. Вошел подполковник Метелкин, с ним незнакомый Андрею высокий худой офицер с жестким тонким лицом – в этом лице тонко было все: и губы, и нос, и щеточка усов.
Метелкин не заметил Андрея – он шел на полшага сзади незнакомого офицера, и торс его был чуть наклонен вперед.
– О нет, господин полковник, – услышал Андрей, когда офицеры проходили мимо. – Не извольте беспокоиться, неприятности я беру на себя.
Портье нюхом почуял, что происходит, отложил телефонную трубку и вытянулся по стойке «смирно», пока Метелкин и приезжий полковник прошли мимо.
Они поднимались по мраморной лестнице, и все, кто остался в вестибюле, смотрели им вслед.
Андрей увидел, насколько Саркисьянц поглощен этим зрелищем, и рискнул спросить:
– Господин
– Разумеется, господин Берестов. – Сурен обернулся к нему только после того, как офицеры скрылись в коридоре второго этажа. – Это полковник Баренц, они приехали только вчера.
– А Берестов заболел?
– Вот именно, – вежливо улыбнулся Саркисьянц. Андрей понял, что факт обладания определенной фамилией ставит Андрея чуть выше остального человечества. Иванову Сурен ничего бы не ответил.
– Так что же вы не идете наверх? – спросил Андрей.
– Мы знаем свое место, – сказал негоциант. – И знаем свое время. Понимаешь?
Андрей кивнул и снова погрузился в ожидание Авдеева. Было так же тихо и жарко, почти как снаружи, на улице. А фены кружились слишком медленно, чтобы поколебать толщу воздуха.
Снова зазвенели бисерные занавески, и в вестибюль быстро вошла прекрасная Аспасия. Правда, не каждый бы догадался, что это Аспасия, потому что мадам Теофилато была в широкополой шляпе и под густой вуалью, хотя это не очень помогало – второй дамы с такой фигурой в Трапезунде не было.
Госпожу Теофилато сопровождала Русико, облаченная в одежды сестры милосердия, с небольшим, кокетливо нашитым на белом переднике красным крестом. Белая наколка, также с красным крестом, придавала Русико вид совершенно невинный, даже отрешенный. Русико держала в руках четки и перебирала их, что было излишним.
Войдя, Аспасия сразу же поглядела в сторону дивана – увидела Сурена Саркисьянца и вскочившего Андрея.
Саркисьянц ничего не сказал, лишь приподнял трость, показывая ею наверх, и чуть наклонил голову.
Андрей сказал:
– Добрый день, Аспасия.
– Добрый день, мой мальчик, – ответила добродушно гречанка.
Она быстро прошла к лестнице. Поднявшись на несколько ступенек, обернулась, откинув вуаль, и поглядела на Андрея. С улыбкой. Опустила вуаль и пошла наверх – Русико в двух шагах сзади.
Сурен Саркисьянц будто заснул – голова его опустилась к рукояти трости. Было тихо и скучно. Так что слышно было, как лениво жужжат на кухне бесчисленные мухи.
Это был тот самый ленивый и тяжелый для передвижений час между второй половиной дня и вечером, когда нельзя принимать решения и совершать резкие движения.
В тот момент, когда, стараясь побороть дремоту, Андрей уже решил отправиться в кофейню рядом с гостиницей, чтобы взбодриться, подкатила машина, добытая Метелкиным для Авдеевых. Авдеевы были потные, злые – видно, ругались по дороге. Их единение, столь крепкое в России, начало давать трещины, и Андрей подозревал, что виной тому притязания подполковника Метелкина, вызывающие в Авдееве вспышки ревности.
– Ах, оставь, – сердито сказала профессорша, входя в вестибюль. – Ты мелочен!
За этим последовал взгляд сверху – затылок профессора как раз маячил где-то под мышкой у супруги. Раньше Ольга Трифоновна такого себе не позволяла – профессора лелеяли и обожали.