Возвращение к себе
Шрифт:
– Послание предназначено не тебе.
– Может быть, как раз мне! Я ходила с Филиппом в Святую землю, вместе с ним сражалась. А она, - гневный жест в сторону плачущей женщины, - не дала себе труда достойно нести вдовий крест. Да будет тебе известно, она беременна.
Тирада была призвана свалить с ног тонкого благородного рыцаря, навеки разрушив его веру в любовь…
– Так ить, не покрой Иосиф деву Марию, - испортил все Гарет, - тоже бы думали - нагуляла.
– Заткни своего вассала!
– голос Герберги сорвался на крик. Сзади зашумели, лязгнуло. Сунув свиток
Они клубились. Бормотание, крик, ор, лай, звон, хаотичное движение вокруг ощетиненной мечами пары.
Но они не нападали. Ждали сигнала? Боялись?
– Разве подобает доброму христианину обнажать меч в доме, где его приняли как друга?
– раздался голос, разом перекрывший все остальные звуки.
Люди расступились. Из-за их спин на свет вышел монах. Неопрятную коричневую рясу подпоясывала толстая веревка. На голове как всегда накинут капюшон. Опытным глазом Роберт определил, что под рясой поддета кольчуга. Да и руки у брата Петра нельзя было назвать холеными. Таким больше, нежели требник, подобала франциска.
– Гостеприимство у вас весьма странное, - откликнулся рыцарь.
Впрочем, стоило ли задираться? Боя не будет. Роберт это почувствовал. Почуял.
– Если и дальше собираешься пользоваться нашим добрым расположением, - приказал брат Петр, - передай послание даме Герберге и вложи меч в ножны.
– Я исполняю последнюю волю Филиппа. Сказано: передать в руки вдовы и сына. Сына не вижу. Не подскажешь, где юный наследник?
– проигнорировал приказ Роберт.
– Баронет отправился в монастырь. Приболел. Да и ни к чему юному созданию взирать на позор матери. Мы милосердны.
Умный, сильный, наглый. Последние слова произнес без всякого выражения, но аж руки зачесались, вогнать кончик меча под рясу - никакая кольчуга не спасет. Но тогда - все, конец. Задавят числом. А потом - пытка. Ладно, если самого, могут и Анну над огнем растянуть.
Оставалось, беседовать, не замечая вызова.
– Мадам Анну, - Роберт развернулся к монаху, - как я понимаю, тоже ожидает постриг?
– А что ей остается? Надеюсь, кармелитки за небольшую плату примут благородную, но погрязшую в грехе даму. Таким образом, справедливость восторжествует.
Опять! Он что нарочно нарывается? Вполне возможно. Но не проще ли было дать команду своим волкам? Ах да! Есть же еще Герик! Брат Петр не уверен в некоторой части своего воинства.
Роберт внимательнее присмотрелся к окружающим. По одежде не разберешь кто местный, кто пришлый. Лица похожие, в том смысле, что все одинаково пьяные и возбужденные. Но вот ближние не на шутку рассержены, а те, кто остались за их спинами вроде и не торопятся вступаться за торжество справедливости. Да и монах продолжает говорить… И тут Роберт сообразил: брат Петр тянет время. Что ж, и мы потянем - вступим в дискуссию:
– Не понимаю твоего негодования, - возразил Роберт.
– Ты здесь посторонний. И не тебе вмешиваться в дела дома, - укусил, так укусил, и кажется, нащупал больное
Но ответ прозвучал уверенно:
– Ошибаешься. Я духовник благородной дамы Герберги. Мой сан дает мне право. Но как ты, рыцарь и друг барона Филиппа можешь спокойно смотреть на позор, которым покрыла себя его вдова?
– Война. Чужие страны, чужие обычаи, да и собственные лишения учат пониманию и прощению. Странно, что я воин, объясняю это тебе, служителю церкви. В моих глазах, Анна - женщина, нуждающаяся в поддержке. Я окажу ей такую поддержку. Но мы заболтались. Наши дамы скучают, да и оружие зря пылится. Поправь меня, если ошибаюсь: убивать гостей, пока, не входит в ваши планы?
– клобук едва заметно качнулся, - а запугать нас, как ты уже догадался, не так-то просто.
Действительно, зачем дразнить толпу обнаженным железом? Прочесывающий окрестности дозор еще не вернулся, значит можно продолжить игру.
Отправив оружие на место, Роберт оттер плечом Гербергу. Гарет тоже встал рядом с креслицем хозяйки. Факел давал достаточно света. Анна наконец смогла прочесть письмо.
Слезы, проделывая извилистые дорожки, ползли по щекам, капали на пергамент. Она несколько раз возвращалась к началу, но вот последние слова были прочитаны.
Голова на мгновение опустилась к самым строчкам. А потом женщина с неожиданным проворством обернулась и метнула свиток в камин.
Герберга издала крик больше похожий на карканье и кинулась к огню, но свиток уже корчился за бледными языками пламени.
– Тварь! Ты поплатишься за это.
– лицо Герберги исказилось до неузнаваемости.
Роберту показалось, не будь его рядом, благородная дама набросилась бы на беременную с кулаками.
– Дочь моя!
– прорезался в шуме голос монаха. Анна уставилась в пол, Герберга тоже, но напряжена как тетива. Даже закованному в броню рыцарю стало не по себе.
И вновь:
– Дочь моя, покоримся воле…
Дослушивать Роберт не стал. Ему наскучил, вернее, опротивел этот спектакль.
Почтительно склонившись, но предложил Анне руку. Та вскинула темно синие полные слез глаза и нерешительно вложила ладошку в его широкую, покрытую твердыми мозолями ладонь.
– Позвольте Вас проводить?
Кивок и быстрый взгляд в сторону Герберги.
– Я думаю, благородная дама не станет возражать.
Гарет шел следом за ними, сбиваясь с шага - через два на третий - оглядывался.
Плевать, что подумают. Он не видел ничего зазорного в демонстрации собственной осторожности. Роберт наоборот ни разу не обернулся. Таковы правила игры. Только дадут ли доиграть? Он спиной чувствовал нацеленные вслед взгляды. Под кольчугой гулял озноб.
То, что произошло сейчас у камина, можно было расценивать даже как маленькую победу. Правда, полной уверенности в этом у него не было.
Комнаты Анны, с примыкающей к ней клетушкой Бины, мало чем отличалась от других в замке. Но стараниями двух женщин в нее был привнесен какой-никакой уют: глиняные подсвечники на маленьком столике, сундучок в углу, блюдо с яблоками на вышитой салфетке.