Возвращение к себе
Шрифт:
С улицы короткое время еще доносились голоса, но все тише. Потом пропали - победители ушли праздновать победу.
Скудно, освещенное, голое помещение больше походило на склеп. Только пыльный витраж - несколько мутных цветных пластинок в свинцовом переплете - напоминал о том, что они в храме. Царапнула странная, горьковатая мысль: он тоже пришел спасаться к Богу… мелькнула и тут же улетучилась. Ее место заняла насущная проблема - холод. Пробирало под настывшим металлом кольчуги. Уже постукивали зубы. Можно было размахивать руками и приседать сколько
Плащи и сумка с припасами остались в пыльном алькове. Но выхода не было, - заперли, - сиди и жди, поглядывая на дверь.
Когда в темноте за аналоем заскрипела низенькая, неразличимая в полумраке дверца, обоих подбросило. Загородились, называется! Но из притвора показался не вооруженный до зубов супостат. Блик света упал на лысину в обрамлении реденьких белых волосков. Между светлыми, по старчески слезящимися глазами, торчала пуговка носа. Рот с одной стороны провалился - часть зубов уже покинула своего хозяина. Поверх старой-престарой рясы священник, - кто же еще - накинул вытертую волчью шкуру. В глазах одновременно и страх и любопытство. Роберт предупредил вопрос:
– Здравствуйте, святой отец. Мы - рыцари, гости. Не бойтесь.
– С некоторых пор все страхи в нашем замке происходят именно от гостей, - голосок был подстать фигуре; тихий чуть пришамкивающий. Но - ни упрека, ни сварливости. Старик только констатировал.
– Мы благородные рыцари, - вставил Гарет.
– Разумеется, раз до сих пор меня не убили.
– Нас заперли. Если укажете второй выход из церкви, святой отец, очень обяжете и облегчите жизнь двум людям, вся провинность которых, в том, что они принесли весть о кончине здешнего господина его вдове и сыну.
– Как! Еще посланцы от Филиппа?
– На этот раз настоящие.
– Можете подтвердить?
– Да. У меня есть письмо, собственноручно написанное Филиппом незадолго до смерти. Но я отдам его только в руки вдовы.
Старый священник переводил взгляд с Роберта на Гарета и не спешил продолжать разговор. Из-за аналоя, от своей двери он не отходил. Роберт догадался: дернись, осторожный кюре юркнет в свою норку. Выспрашивай тогда подробности у дубовой двери. Роберт сделал несколько шагов назад и потянул за собой Гарета.
– Вы действительно не похожи на нынешних хозяев Барна, - наконец прошамкал старик.
– Но на какие только козни не способен дьявол и его присные!
Вместо ответа Роберт широко перекрестился. Однако настороженности в глазах визави не убавилось.
– Этим, наверное, можно убедить деревенского простака. Сколько раз ты, рыцарь, видел, как крестится недостойный? Молчишь! Хотя и хорошо, что молчишь, значит, что-то понимаешь.
– Нетрудно понять.
– Ага, ага. Нетрудно говоришь? А мне вот наоборот. Затем и время тяну, стараюсь разобрать, кто вы такие. Назовитесь.
– Рыцарь Роберт… бывший граф Парижский.
– Рыцарь штурма Гарет. Шевалье де Гильен, вассал.
Белые, похожие
– Я тебя вспомнил. Вспомнил! Ты-то, конечно, нет. Сколько нас тогда наехало! Я вспомнил, как ты вел Филиппа из часовни под благословение.
– Вы приезжали на посвящение?
– Приезжал.
Он уже весь стоял перед нежданными гостями. Махонький, очень, очень старый.
Голова лысой макушкой едва доставала до плеча и так не высокому Гарету. Шкура, наброшенная поверх старой рясы, делала его больше похожим на древнего лешего, нежели на служителя церкви.
– Пойдемте ко мне. Чего тут мерзнуть.
За низкой, кое-как протиснуться, дверью оказалась квадратная комната шагов семь в длину. Кроме скамьи прикрытой старыми, но чистыми шкурами, был еще стол со стопкой книг, рядом с книгами, хрупкой, неустойчивой горкой возвышались сложенные друг на друга свитки; вдоль стен - узкие лавки под пестроткаными покрывальцами; камин небольшой, но почти без копоти - хорошая тяга - и маленький окованный сундучок в углу.
– Последние дрова сегодня извел. Как знал, что тепло пригодится не только моим старым костям, но и добрым людям. Проходите к огню, да скамейку подвиньте.
Самому мне не под силу.
Тепло помаленьку прогоняло озноб. Роберт рискнул и стащил опостылевшую кольчугу.
Волглый гамбизон парил и вонял псиной. Следом разоблачился Гарет.
– Как приехала дама эта, так и сижу взаперти. Кто хлебца занесет, молочка…
Ребятишки дров по поленцу натаскали.
– А служба?
– Да какая служба! Второй меся, почитай, света дневного не видел. Свечей полный сундучок был. Скоро кончатся. Не велели мне выходить.
– Грозились?
– Кабы просто грозили… Меня уже, поди, на том свете заждались. Радости-то будет, когда со своей Агнессой встречусь. Мне что? Мне щелчок в лоб - и готов.
Они грозили маленького Филиппа в мою келью затащить и… - старик всхлипнул. По круглым в красных прожилках щекам потекли слезы.
– Изведут они его, если уже…
Кто же думал, что так все обернется? Жили тихо, никого не обижали, соседям помогали. Франкон у нас прижился.
– А что, нападений за все восемь лет не было?
– спросил Роберт скорее, чтобы отвлечь старика, нежели из любопытства.
– Было конечно. Только не серьезно все. Людишки мелкие, отребье. Отряд, которым христопродавец Герик командует, исправно такие шайки гонял. Кто и до стен не дошел: вилланы пугнули. А чтобы оружные баронские люди по-соседски поживиться наехали - нет. Места у нас глухие, трудные, народу мало. Да и кто против Барна пойдет? Охо-хо.
Старичок, успокоившись, заговорил плавно без обидных старческих остановок, за которым прячется забытое слово. Привычное северное наречье тем не менее звучало странно, и Роберт, наконец, эту странность уловил: