Возвращение к себе
Шрифт:
Роберт до хруста сжал зубы. Не закричит. Лучше откусит себе язык.
Внизу Петр и Флад собирали вокруг себя наиболее трезвых, идти искать Лупо. Но тот внезапно появился сам: сбежал с лестницы, походя, пнув прикорнувшего там жонглера:
– Что молчишь, падаль? Готовься, сейчас отправим графа Парижского к его великим предкам и помянем. Вспомни что-нибудь веселое.
Лупо подхватил с ближайшего стола кубок и жадно, не отрываясь, выпил, утер губы тыльной стороной руки, потом негромко позвал:
– Эй,
– Какой?
– монах подошел вплотную. Разговор вели тихо, для себя.
– Не крути. Где наследник?
– Зачем он тебе?
– А то ты не знаешь?
– Не отдам!
– Никак, собрался воспитывать сироту? Учить слову Божьему? Или заветам своего патрона?
– Не твое дело.
– Мое, мое. Я с самого начала просил отдать его мне, а ты прятал ребенка. Если ты, собака, сейчас начнешь мне про Христову доброту петь, я ей-ей перережу тебе горло,
– Да когда же ты насытишься? Хочешь обернуть против нас сервов?
– Их детей я не трогаю. А ради господского они и пальцем не пошевелят.
– У тебя же был мальчик. Сигур, кажется.
– Когда это было!
– Не подскажешь, что с ним теперь?
– Я же не спрашиваю, для каких таких надобностей тебе нужен ребенок с благородной кровью и без греха.
– Лупо, мы не о том говорим.
– Нет, брат Петр, ответь честно, иначе никакого разговора не получится.
– Хорошо. Ты прав. Мне нужна кровь ребенка, но не виллана, не раба. Наши таинства…
– Ладно, ладно. Уговорил. Теперь о главном: нам с тобой, - ну, может, еще Гирту прихватим, - надобно выбираться из замка. Сам понимаешь, кто первым найдет золото, тот и хозяин. Так и быть, я согласен делить на три части, но не на пятнадцать.
– Договорились. Они все сейчас упьются и проспят до утра. Только… видишь того, длинного, патлы в узел завязаны?
– Вижу. Он трезвее остальных и все время за нами подглядывает.
– Не плохо бы его отвлечь.
– Запросто.
Лупо вышел на середину зала и встал под крестом.
– Брат Петр, ваш заступник перед Богом и дьяволом обещал рыцарю быструю смерть…
Куда это ты с факелом, Пьер?
– Ноги опалить. Мне нравится, как трещат волосы на огне.
– Ладно, иди.
Пьер-дурачок встал на цыпочки, но до голых икр распятого так и не дотянулся.
Пламя только чуть лизнуло пятки. Ноги конвульсивно дернулись. Пьер сразу забыл о первоначальном намерении, теперь он подпрыгивал и хихикал, когда удавалось вызвать короткую судорогу безвольно обмякшего тела.
А Роберт плыл. Ему казалось вокруг облака и синее-синее бесконечное небо.
Только солнца не было. Жаль умирать, не увидев солнца…
Он подумал о смерти просто как о повседневном, обычном действе. Среди клубящихся, немых, облаков освободился просвет. Роберт рванул к нему, но что-то
Облака пропали, померкло синее свечение, он опять был здесь. Придурошный Пьер прыгал, гогоча под ногами, а чуть впереди вышагивал перед соратниками Лупо.
– Хотите награду? Кто попадет нашему гостю в глаз стрелой с тридцати шагов, получит этот перстень.
В руке итальянца сверкнул зеленый камень. Итальянец сулил победителю изумруд.
Слушатели тут же побежали, кто еще мог бежать, за луками. Первым вернулся Флад, твердо встал, расставив ноги, и принялся натягивать тетиву.
Роберт спокойно смотрел со своей высоты на маленький мирок внизу. Котел страстей: алчность, подлость, трусость, простое как мычание желание мучить… В дальнем углу стояли четверо из замкового отряда. Лица тяжелые. Казнить не станут, но и защищать не пойдут. В другом углу отливали синеватой бледностью обнаженные ляжки благородной дамы Герберги. Один из воинов завалил пьяную девку прямо на гнилой тростник и гонял туда-сюда, не обращая внимания на окружающих.
Распятый тысячу лет назад видел, наверное, тоже самое. Почему он не проклял этот мир? Почему не пустил очищающий огонь, который не оставляет по себе ничего живого?
Роберт встретился взглядом с Лерном. Два светлых озера боли и скорби плавали на краю черного пепелища.
Внезапное озарение песилило боль. Истерзанный, преданный и проданный человек ощутил такое облегчение, что чуть не рассмеялся.
Вот оно! Тот Распятый тоже увидел и…
Перед Робертом стоял Флад с луком в руках, пробуя тетиву. Ему мешал, бьющий в глаза свет камина. Но черная головка стрелы терпеливо искала дорогу к жизни приговоренного. Люди замерли.
Внезапно, воцарившуюся в зале тишину разорвало хлопанье крыльев. В oткрытую дверь влетел небольшой пестрый сокол, и круто взмыв, опустился на перекладину креста у плеча Роберта.
Над ухом возбужденно и зло заклекотало. Если бы мог, Роберт повернул бы голову, но сил осталось только дышать. При каждом вдохе хрустели ребра. Грудь постепенно заполнялась свинцовой тяжестью. Часто-часто, слабо трепыхалось сердце. Но голова оставалась ясной.
Сокол… Соль рядом. Или… Он оборвал себя. Глянул на лучника. Того оттолкнул Лупо.
– Не стреляй! Попадешь в птицу, я тебе голову сниму.
– За что?
– Такая птичка стоит целое состояние. Ее надо изловить.
– А как же обещанная награда?
– Сначала изловите птицу.
Вокруг заволновались. В сокола и в Роберта полетели кости, мелкие камешки, всякая дрянь. Пестрый летун остался на месте. Он раскинул крылья и затоптался, вытянув вниз голову с раскрытым клювом.
Превозмогая удушье, Роберт как мог, вывернул шею, но увидел только рябое крыло, да по лицу прошелся ветерок.