Возвращение к себе
Шрифт:
– Да в чем угодно. Даже их подозрения будут как кость, брошенная тому зверю.
Чтобы не умер, чтобы продолжал охотиться за мной.
Женщина говорила ровно и отрешенно.
– А ему, - узкая, бледная рука легла на живот, - вообще нет места в этом мире.
Сначала я… думала, задушу его.
– Вы?
– Отчаяние иногда нашептывает страшные слова. Но сейчас, когда он шевелится, когда я разговариваю с ним и знаю - он слышит… я лучше рядом лягу в могилу.
Сейчас мне безразлично, кто его отец. Это мой сын. Однако такое могу чувствовать только я. Больше никто не полюбит
– Анна, я долго был болен. Причем болен безнадежно. Из-за болезни я не мог надеяться на хоть какое-то устройство своей жизнь. Решил, останусь с Робертом Парижским, пока ему нужен, а потом - монастырь. Другого пути у меня не было.
Меньше всего я ожидал, что выздоровление наступит здесь.
После боя в замке друзья разрывались между умирающим Робертом и мной, ожидая начала приступа, который непременно бы меня убил. Я и сам уже приготовился: ходил, что-то делал, разговаривал даже и все ждал, когда начнутся судороги.
Блудница прокляла меня перед смертью. Я, много лет не убивавший, убил женщину.
Никого ни в замке, ни в окрестностях, ни вообще на свете не мог мне помочь.
Потом Хаген принес вас. Вы сами только что чуть не стали жертвой, чуть не потеряли сына, но думали только о человеке, которому обязаны жизнью. Когда я за своими переживаниями разглядел, наконец, что происходит: увидел вас, понял, что Роберт еще дышит, мне стало стыдно, а потом безразлично, что со мной станется.
Главное было спасти Роберта. Все что я умел, все что знал… А когда смерть отступила, я понял: приступа не случилось, и не случится. Пока я защищаю близких мне людей, пока сражаюсь со злом… да пусть меня проклянут все шлюхи мира!
Анна, я не дам захватить ваши земли. И никто из соседей никогда, вы слышите, никогда не то, что словом, косым взглядом не посмеет вам напомнить.
Женщина подняла глаза цвета закатных туч и покачала головой:
– В вас говорит сострадание.
– Возможно.
– Оно пройдет, останется чувство брезгливости, стыд за такую спутницу жизни и за ее ребенка.
– Вы так говорите, потому что совсем меня не знаете.
– Да. Но…
– От радости, что с меня снято проклятье, я стал болтлив и невразумителен.
Простите меня.
– Говорите…
Белый всполох прошел сквозь. Опять на краткий миг наступило ощущение покоя.
Потом появилось давно забытое чувство радости, или скорее тень чувства, за ним пришла тень интереса. Летящий начал вглядываться, не мелькнет ли где знакомый силуэт.
На пригорке ввиду замка стояли двое. Третий спустился к роднику.
– … еще их перехватили, - рассказывал высокий молодой воин с простоватым лицом.
– Барон Бенедикт места себе не находил, когда вы ушли. Неделю, две, три ждал.
Весь, как на иголках. Ну и снарядился в поход. Насилу его уговорили в замке остаться. Он мне поручил отряд и велел носом землю рыть, но вас найти. Нам старуха, что у Пустоши живет помогла.
–
– Она. Вышла к нам черная, согнутая. Люди мои за мечи похватались. А она говорит: 'Были тут, кого вы ищите. Идите туда-то и туда-то. Там встретите двоих.
Остальные ушли в замок. Один, говорит, в страшной опасности'.
– Ты поверил?
– Умом - нет. Печенкой чувствую, спешить надо. Да и дорога, что она показала, с нашими планами совпадала. Переночевали и утром давай погонять. Аккурат у оврага, в одном дне пути, ваших встретили. Место узкое, деться им некуда. Встали - мечи наголо. Граф Альбомар сокола вверх подбросили, а тот не полетел, крыльями похлопал и - назад на свою жердочку. Тут мальчишка как заорет: 'Критьен!
Критьен!'. Меня узнал. Они нам и рассказали, как вы тут по лесам мыкались. Ни о каком возвращении и речи не было. Пошли мы тихо, скрытно. Вассал, что дорогу держит, нам помог, сыновей, своих отправил. Они нас по тропочкам, по болотам провели. У мальчишки, Дени, лошадка умная была, сама на тебя вывела. Ей Богу, как собака - верхним чутьем.
– За ней Дени как за каменной стеной был, - тяжело вздохнул его собеседник, гигант со спутанной гривой совершенно седых нечесаных волос, обрамлявших молодое загорелое лицо. Ярко голубые глаза печально смотрели на стены Барна.
– Не уберег мальчишку.
– Он тебе кто?
– Никто. Его Роберт подобрал в Марселе.
– Так чего…
– Роберт нас всех когда-то подобрал. Каждый из нас по-своему увечен. Он меня через пустыню на собственном горбу тащил, знать не зная, кто я такой.
– А почему Гарет уехал?
– За Тиссой. Она лекарка. Надеется…
– Здесь тоже знахарка есть.
– Местная у Тиссы училась. Вместе должны сладить.
От родника по склону неспешно поднимался воин, прижав к груди наполненный водой шлем. Пили по очереди. Отфыркивались. Широкоплечий приземистый водонос улыбался краем рта, будто губы давно забыли, как это делается.
Легкое скольжение в бледном светящемся мареве резко убыстрилось. Его понесло вверх. Сейчас он пробьет толстый облачный слой и вынырнет к солнцу. Облака-полосы заколебались, сквозь них стало проступать что-то или кто-то.
– Мама.
Легкое белое покрывало. Печальная улыбка.
– Сынок.
– Ты ждешь меня, мама?
– Еще нет. Тебе рано.
– Мама…
Теплая рука легла на затылок. 'Беги, малыш, штурмуй свою крепость' Мелькнула длинная сумрачная галерея замка. 'Беги, сынок…'.
Он потянулся к матери. Но вместо нее увидел нищенку из разрушенного храма на Кипре.
Ее прозревшие глаза излучали силу. Призрачная корона расходилась над головой лучами. Под взором ее необыкновенных глаз прекратилось всякое движение.
Он завис в неподвижном искрящемся нечто.
На широком, застланной одеялами кровати лежал человек в холодной испарине. По подушке рассыпались пегие от седины волосы. Он не шевелился и почти не дышал.