Возвращение к себе
Шрифт:
Гово-рили, там и сгинул.
– Не сгинул. Ты, выходит, тоже в Палестине побывал?
– Три года как вернулся.
– И сразу в монахи?
– Нет. Помыкался сперва, - и глухо замолчал.
Кто бы другой, а Роберт допытываться не стал.
– Сейчас в монастыре?
– Послушник. Настоятель на постриг разрешения не дает. Говорит: в вере до конца не утвердился.
– Тонзура-то откуда?
– Сам выбрил. За то на меня отец Адальберон епитимью наложил: три ночи молиться в монастырской часовне, потом обойти окрестности со словом Божьим.
– Одного отправил?
– Епитимья, она на то и дается.
– Часто вас по окрестностям посылают?
– Я - первый за год. Слух прошел нехороший. Шалит кто-то в округе.
– Кто, не знаешь?
– Теперь-то знаю. В лицо видел. Только откуда они вылазят… не уверен пока.
– Тебя как величать-то, святой отец?
– Теобальт, я, вассальный рыцарь барона Конрада Монфора. Был. А сейчас, сам не знаю - кто. Ни Богу - свечка, ни черту, прости Господи, кочерга.
Бывший вассальный рыцарь замолчал, переводя дыхание.
– Я тебя буду звать: отец Теобальт.
– Нельзя. Непострижен.
– Да кто нас в лесу услышит?
– Он, - послушник ткнул пальцем в небо.
– Не все ли Ему равно, как один воин обращается к другому?
– усмехнулся Роберт.
– А не богохульствуешь ли ты, сыне?
– О, слышу голос священнослужителя!
Теобальт только крякнул.
Вначале своего негаданного путешествия, выставленный за ворота обители отцом Адальбероном с посохом в руках да малым узелком, в котором одиноко болтался кусок ле-пешки, послушник Теобальт двинулся по натоптанной тропе в обход баронских владений Барнов к единственному знакомому в округе месту - Дье. В этой деревне они останавлива-лись, когда год назад вместе с монахом-провожатым шли в монастырь. Легкая, желанная до-рога по летнему, пронизанному светом и теплом лесу, сама стелилась под ноги. Не смущала даже перспектива двух ночевок в лесу.
Надо было год сидеть за сырыми, недавней постройки стенами, чтобы по-новому взглянуть на товарной мир. Если бы год назад Теобальту сказали, что взрослый, битый жиз-нью мужчина и воин не из последних, по-детски начнет радоваться каждой травинке - не поверил бы.
– Вот славно-то, - твердил он, то и дело останавливаясь у цветущего орешника или, склонившего набок головку колокольчика. Славно - блеск ручейка в чистой зелени.
В светлом полуденном мареве и покое леса растворялись боль и горечь, накопившиеся еще в Палестине и тоска, присоединившаяся после возвращения на руины, бывшие некогда его домом. Надо было год прожить в склепе, который по недоразумению назвали монастырем, чтобы вновь почувствовать себя живым.
Дорога до Дье показалась вдвое короче, чем в прошлом году. Вечером он сноровисто разводил костерок, ломал мягкий лапник, кидал на него охапками свежую, до головокруже-ния пахнущую траву, падал в нее широко раскинув руки и вдыхал полной грудью чистый ночной воздух.
Дье встретило послушника настороженно. Он и в первое посещение не заметил у посе-лян большой радости от присутствия духовных особ, сегодня же, только за топоры не похва-тались.
Крестьянин на ближнем к лесу подворье, не сказав слова в ответ на приветствие, мот-нул головой - проходи - и подался к дому, на пороге которого топтались двое крепких пар-ней. Дальше ворота просто запирали перед носом послушника.
Теобальта узнал староста. Иначе опять пришлось бы ночевать в лесу теперь уже на го-лодный желудок. Худой, невысокий, средних лет виллан с маленькими, близко посажеными глазами, вспомнил, что они останавливались на его подворье прошлым летом.
– Нехорошее время ты выбрал для похода.
– Исполняю волю настоятеля. А что случилось?
– Разное. Ну, заходи, раз пришел.
Слово за слово Теобальт выспросил у неразговорчивого старосты и у молодухи, хлопо-тавшей у очага, о делах, творящихся в окрестностях. По их словам, ватага не то разбойников, не то странствующих рыцарей начала беспокоить хутора и поместья. Но сильно пострадал только один хутор у Большой пустоши. Там всех вырезали. В поместьях после морового поветрия людей осталось мало. Завидя опасность, они прятались. Никто и не думал браться за оружие. Разбойники налетали, забирали все мало-мальски ценное, угоняли скот. Если кто из жителей попадался на глаза - убивали, не жалея ни старого ни малого.
Нельзя сказать, что в прежние времена тут было совсем уже спокойно. Стычки между баронами - дело обычное. Но такого как сейчас местные леса не помнили.
– Кто такие, откуда?
– послушник дохлебывал жидкий суп из надтреснутой глиняной миски.
– С юга, - убежденно заявил староста. Но Теобальт заметил быстрый косой взгляд его невестки. Сама она, похоже, так не думала.
Даже если и врет, рассудил послушник, как за это осуждать? На мне не написано, вправду я по монастырской надобности иду или подсыл вражеский. А так: откуда, куда, кто - не ведаю, и сторону не ту показать - все беду от дома отведешь.
На расспросы как пройти в ближайшее разоренное поместье, староста ответил подроб-но, а потом спросил:
– Чем питаться собираешься, господин послушник? Края там скудные, люди с голоду траву едят. На подаяние-то не больно надейся.
– Меня со словом Божьим послали. Что до пропитания - лес прокормит.
Ночь он провел на сеновале. Под сопревшей прошлогодней соломой шуршали мыши, в открытую дверь тянуло холодком. Кто-то зашел на порог. Уже засыпая, Теобальт пробормо-тал сквозь дрему: 'кто тут'? Ему не ответили.
Утром опальный послушник исправно съел выставленный завтрак. Не отказался и от краюхи перемешанного с лебедой хлеба - староста несколько раз пожаловался на бедность - и пошел подметать полами рясы лесные дорожки.
Давно сомкнулись за спиной, разросшиеся на кромке леса кусты. Тропинку стиснули стволы, отступая только на небольших полянках да на взгорках. Лес звенел и переливался, вытесняя нехороший осадок, оставшийся от посещения людского селища.
Как намедни, ду-ша была готова открыться чистой простой красоте…
– Теобальт!
– прозвенел вдруг совершенно неуместный в этой благости женский го-лос.
Тьфу, бес!
– плюнул послушник, относя крик на счет наваждения, часто в последнее время посещавшего крепкого не старого еще мужчину. Ну, никакие молитвы не помогали!
– Послушник!
Теодора обернуться. За деревом, прижимая к груди дорожную сумку из крашеной ряд-нины, стояла старостина невестка. Ко дну сумки прилипли желтые хвоинки. Мужчина заце-пился за них взглядом. На них надо было смотреть, а не на женщину, своим голосом вмиг разрушившую мирное утреннее умонастроение.