Возвращение на Мару

Лихачев Виктор

— Думаете, это связано с конкретным местом?

Старик посмотрел на меня долгим взглядом, затем горько усмехнулся.

— Думаю, что и с местом тоже. Если бы я… — Неожиданно Егор Михайлович осекся, затем встал и бросил в траву недокуренную папиросу. — Ладно, идти мне надо. А то я и так чересчур разболтался. Да, и скажи Маше, чтобы кота с собой не тащила. Мой Полкан чужих котов терпеть не может.

2. Мы

с Бирюковым оказались правы: с утра действительно зарядил по-осеннему нудный дождь. Проводив дочь к Егору Михайловичу, я занялся просмотром бумаг, которые мы с Машей нашли на чердаке дома. Увлекся так, что совсем не заметил, как промчался день. А Маши все не было. Накинув плащ, я отправился к Бирюкову. Обычно, стоило открыть калитку перед домом Егора Михайловича, как тебя оглушал басовитый лай Полкана. Но, видимо, дождь утомил и этого неусыпного сторожа. Дверь была открыта. Уже с порога до меня донеслись голоса — один — детский, другой стариковский. Вскоре я мог лицезреть следующую картину: на кухне Егора Михайловича и там и сям валялись ивовые прутья. Друзья-корзинщики сидели на низких табуретках, причем Машка от старания даже высунула язык.

— Бог в помощь, — подал я голос.

— Привет, папа! Посмотри, я сама эту корзину сделала. Ну, почти сама.

— Ты хоть ела что-нибудь?

— Обижаешь, Васильич, — улыбнулся Егор Михайлович. — Мы щец похлебали, картохи пожарили. Она у тебя молодец. Будто всю жизнь корзины плела.

— А это совсем нетрудно оказалось. — Маша говорила и продолжала работу. Видимо, ей очень хотелось закончить ее сегодня. — Пап, мне минут двадцать осталось. Подождешь?

— Ну, что с тобой делать? Ты не утомила Егора Михайловича?

— Наоборот. Мне с ней интересно. Я ей про корзины, она мне сказки рассказывает.

— Сказки?

— Не совсем так, папа. Я объясняла Егору Михайловичу твою теорию.

— Мою теорию?

— Да, про то, что каждая сказка — это как шифр.

— Ах, вот оно что! Ну и как, Егор Михайлович, убедила вас Маша?

— Пока не совсем. Чудно это как-то. Я всю жизнь думал, что сказки для забав существуют или уму-разуму нас, неграмотных, учат.

— Просто это еще непривычно для вас, Егор Михайлович, — не прекращая работы, откликнулась Маша.

— Дочь, а какую сказку ты рассказала сегодня?

— Про Марью Моревну.

Еще в Сердобольске я на примере этой сказки старался показать Маше тайный подтекст народных сказаний. История Ивана-царевича, его жены, прекрасной Марьи Моревны, трех сестер, трех зятьев, борьба героя за освобождение жены от власти Кощея Бессмертного в моем представлении являлась историей наших предков, переданной в символических образах. Признаюсь, было приятно, что Маша так сильно прониклась моими мыслями и несла их в народ — в лице Егора Михайловича. Но «народ» скептически улыбался:

— Ежели вас послушать, господа хорошие, кто-то дюже умный сказку сочинил в надежде, что лет через тысячу мы ее поймем. А понял один ты, Васильич. Может, придумываешь все? Ну, вот, скажем, Кощей. Сейчас всякие ужастики по телевизору показывают, а, по-моему разумению, в те времена, когда книг не было, Кощей таким ужастиком и являлся.

Маша, услышав это, даже отложила в сторону корзину.

— Для

вас, Егор Михайлович, Кощей — сказка, а для наших славянских предков — это… это.

— Реальность, — подсказал я нужное слово.

— Реальность. Как и Змей Горыныч. Это зашифрованный образ врагов, с которыми мы тогда сражались.

— Ну, хорошо. Допускаю, что Кощей — это какой-нибудь царь басурманский был. Тут я согласен: пограбили они Русь вволю. А все эти зятья? Один вроде как орел, а вроде и человек, другой ворон, третий сокол. Это что, не сказка?

Право слово, было немного забавно наблюдать, с какой горячностью моя тринадцатилетняя дочь объясняла пожилому человеку, что такое тотем, язычество и представления древних людей о предках-прародителях. Я уже собирался помочь Маше в ее диспуте, как вдруг одна мысль, точнее догадка, молнией пронеслась в голове.

— Папа, случилось что? — увидев мое изменившееся лицо, спросила Маша.

— Что случилось? Нет, ничего. А впрочем… Слушай, дочь, пошли домой. Надо ужин готовить. Завтра доделаешь корзину.

Старик удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Прощаясь, я спросил его:

— Скажите, Егор Михайлович, а давно нашу гору зовут Тихоновской?

— Да, почитай, всю жизнь.

— И по-другому не звали?

— По крайней мере при моей бабке, царствие ей небесное, гору звали Тихоновской. Говорят, казак здесь первым дом поставил, Тихоном звали.

— Понятно. Марей, Тихон. Ну, ладно, спасибо за рукодельную науку. Если не возражаете, Маша к вам будет изредка приходить.

— А почему изредка? Пусть чаще приходит, — ответил старик.

3. Домой я не шел, а почти бежал. Бросив у порога плащ, сразу направился к книжной полке.

— Где она?

— Папа, что ты ищешь?

— Сказки. Обложка коричневая такая.

— Ты «Марью Моревну» ищешь? Так бы и сказал. Вот она, на тебя смотрит. Пап, ты меня пугаешь.

— Все нормально, дочка, все нормально. Нет, не нормально, великолепно! Вот, слушай: «Остался Иван-царевич один; целый год жил без сестер, и сделалось ему скучно. «Пойду, — говорит, — искать сестриц». Собрался в дорогу, шел, шел и видит — лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич: «Коли есть тут жив человек — отзовися! Кто побил это войско великое?» Отозвался ему жив человек. «Все это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна». Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна: «Здравствуй, царевич, куда тебя Бог несет — по воле аль по неволе?» Отвечал ей Иван-царевич: «Добрые молодцы по неволе не ездят». Ты посмотри, как наш Ваня ей славно ответил…

— Папа, «ты посмотри» — в книжке нет.

— Это я так, в качестве комментария. Читаю дальше: «Ну коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах. Иван-царевич тому и рад…» Ну, разумеется, я бы тоже обрадовался…

— Папа!

— «… две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней».

— Ну и что? Мы же книгу эту сто раз читали, не меньше.

— Я тоже думаю, что не меньше. А отгадку, которая в ней скрывается, мы не видели. Ты сама сейчас сказала: «книга на тебя смотрит», а я вот не видел.