Возвращение на Подолье
Шрифт:
Лицо полковника приняло хищное птичье выражение. Зловеще, медленной походкой он подошел к сидящему на тахте Чухнарю и сухим пальцем ткнул его в грудь.
— Ты на меня не ори, пес старый. Забыл, как в учебке мне сапоги чистил? Я и сейчас тебя враз уделаю.
Вновь почуяв гипнотическую силу этого человека, Чухнарь испуганно притих.
— Вчера ты затребовал показать камеру, в которой сидел сбежавший с Харасановым Корольков. Так вот, дорогуша Михаил Васильевич, при свидетелях ты застрелил двух заключенных — Зубова и Королькова. Упражняешься в стрельбе, старое
— П-п-п-а-дажди, Ванька… Не может быть… Я-я действительно ничего не помню.
— Тем хуже для тебя. По новым законам алкогольное опьянение отягчает вину.
Теперь Чухнарь больше напоминал дряхлого деда, чем привыкшего повелевать генерала. Лицо приняло безвольное, дрожащее выражение. Плечи мешковато провисли, из глаз потекли слезы.
— Ваня, нишего не помню, не губи, — зашамкал он. — Я в управлении доложу, что у тебя все в порядке.
Лицо Петренко смягчилось. Мертвые глаза оживились.
— Ну, это другой вопрос, — сказал он. — Есть тут у меня один старичок…
XXII. “Бог войны”
Отполированный матрас воняет сыростью и мазутом. Будь он одет в нормальный человеческий костюм, он бы не осмелился лечь на это ложе. Но Василий только что вышел из колонии.
По зоновским понятиям он был одет шикарно. На Василии переливается матовым блеском новенький мелюстин. Перешитый и скрупулезно подогнанный, он еще недавно вызывал зависть.
На волю Василия провожал весь цвет колонии. Два дня они глушили чифирь и кололись в завешенном простынями будняке1.
Наркоман с него плохой. От шалы в его организме образовывается отвратительная пустота. Что касается иглы, кололся он только потому, что в лагере это признак самого большого шика. Там, где он находился, белые вороны просто не выживали.
“Ну, друган, сегодня мы с тобой расстанемся,” — мысленно он обращается к своему костюму.
В этом загаженном бродягами подвале у него тайник. Здесь у него хранится вещь, благодаря которой следователи две недели отбивали ему внутренности.
Он выбрасывает лезвие ножа и с трудом пробирается в отдаленный угол.
От нетерпения его лихорадит. Он ковыряет в щелях между кирпичами, ломает ногти, сдирает с косточек пальцев кожу.
Наконец, кирпичи вываливаются. “Классно, все на месте… Пословица “молчание — золото” опять себя оправдала”.
В промасленном полотенце у него “Бог войны” [41] . За него таллинским ребятам он сгрузил “тонну” [42] , за него он бы отдал и пять, настолько это классное оружие.
41
Пистолет
42
Тысячу
За него он много
Его привезли из зоны в тюрьму. Следователь, совместно с таллинским, выбивал из него печень и лагерную пыль. Теперь все уже в прошлом, а парабеллум остался.
“Сегодня ночью я поставлю на уши первого попавшегося “насоса” [43] . Мне нужны и “кишки” и бабки.”
На улице уже темнеет. “Это хорошо. Моя прическа плюс одежда вызывают массу любопытных взглядов”.
43
Прохожего
После выпитого пива и съеденного беляша его мучит жажда. Василий входит в магазин, направляется в отдел “Соки, воды”. Протягивает толстой продавщице последние деньги, десять тэньге, просит стакан сока. Она наливает полстакана мутной жидкости, отворачивается и сердито говорит: “Проходите. Кто следующий?”
Сок стоит пять тэньге, он дал ей десять. Еще раз смотрит на ценник и вежливо к ней обращается:
— Девушка, с вас пятерка сдачи.
Ее физиономия наливается кровью, вареники ярко накрашенных губ раздвигаются, обнажая два ряда золотых зубов.
— Чего, чего? Какие сдачи? Ты дал пять!
Он не желает скандала, но пятерка ему нужна, чтоб купить проездные талоны.
— Мать, взгляни на тарелку. Вон моя десятка лежит сверху.
Она, наглая как сто педерастов:
— Мало ли сколько у меня в тарелке десяток. Пошел отсюда, или я милицию вызову.
Он начинает злиться. Она определила откуда он, поэтому ничего не боится.
— Мать, имей совесть, — делает последнюю попытку, — ты ведь снимаешь последнюю рубашку…
— Тамара! — машет она толстой лапой, пальцы которой унизаны золотыми перстнями, — позвони в милицию, тут ко мне зэк пристает.
— Ухожу, ухожу, — улыбается он, и твердо про себя решает: “Именно ты, деловая колбаса, поможешь мне сегодня раскрутиться на бабки.”
Этот город Василий ненавидит. Сколько он себя помнит, этот город приносит ему унижения и оскорбления. Но в этот город он постоянно возвращается, гонимый непонятной тоской.
В колонии Василий не успел деградировать. Как это получилось? Возможно потому, что с первых недель и месяцев в бесконечных драках, из которых он выходил победителем, Василий отвоевал независимость.
А может быть, книги?.. Завоевав себе право независимости, тем самым он получил возможность проводить свободное время в лагерной библиотеке. Именно безнаказанно, потому что любое проявление попыток интеллектуального развития колония жестоко пресекает.
В этом городе Василий получил жизнь и свой первый срок. Тогда, в четырнадцать лет, мать его не уберегла от интриг угреватого следователя. Оглушенного, без сознания, его бросили в “отстойник”, где его юношеское тело валялось среди окурков.