Возвращение Панды
Шрифт:
— Нам надо ехать, девочка.
Люди отвели её, успокоившуюся, за дорогу. Она стояла на обочине и махала рукой, провожая в путь этот длинный звериный поезд. Каждый водитель, проезжая мимо, давил на клаксон.
— До свиданья, Таня! — а на пустыре, исполосованном следами протекторов, осталось стоять всего ничего: одна забытая клетка. Без колес и дверей. Когда-то в ней лежал верблюд… Карданом она утонула в грязи и напоминала горожанам о вчерашнем празднике.
Дома Тане не удалось остаться незамеченной. Родители уже ождали её, и воспитательный процесс начался немедленно. Уперев руки
— Явилась пропажа!
— Явилась и не запылилась, — огрызнулась девочка.
— И где же ты шлялась, хочу я тебя спросить? Я всю глотку сорвала… Звала тебя, искала. А на улице грязь и слякоть! И не настираешься за всеми… А это что такое?..
Мама нашла пакет, в котором Таня носила волку гостинец, вывернула его наизнанку и увидела на стенках следы жира и мяса.
— Ты украла мясо на трёх человек и ходила кормить животных? Знаешь, как это называется? — взбеленилась хозяйка. — Моя дочь — воровка, она оставила голодными папу и дедушку. Да не сопи ты, а отвечай, почему ты так сделала?..
— От большого немножко не грабёж, а делёжка, — девочка всё ещё надеялась на прощение.
— Уже наблатыкалась, засранка! Скоро ещё материться начнёшь… — замахала руками мама. — Всё!.. На улицу больше ни шагу… Встань в угол!..
Таня надела тапки и понурая пошлёпала в кладовку. Она не плакала, она знала что виновата, но мама по доброй воле никогда бы не отдала ей мясо и даже не выпустила бы гулять на улицу. Тогда Серый Волк умер бы от голода. Девочка стояла в углу и молчала… А в это время вернулся дедушка.
— Нашлась беглянка?
— Нашлась!.. Скормила мясо зверям и вины своей не чует. Даже не ревёт, бесстыдница…
— Ты почему так поступила? — дедушка тоже занялся педагогической деятельностью. — Ты скрысятничала и будешь сегодня делать по дому самую грязную и тяжёлую работу.
— Не буду, — заупрямилась внучка.
— Это почему же не будешь?
— Потому что это не крысятничество — кость была общественная… А коллективное добро не крадут, а приватизируют… Ты же сам так рассказывал мне, когда разобрал на стадионе шведскую стенку…
Это было действительно так. Летом на стадионе делали ремонт, и дедушка — тренер волейбольной команды города — решил, что внучке надёжнее будет заниматься гимнастикой дома под присмотром у взрослых. Папе он с мамой рассказал, откуда принёс снаряды, и при каких обстоятельствах они исчезли. Все тогда остались довольны самоотверженным поступком дедушки и очень долго его хвалили, смакуя все тонкости прошедшей приватизации. Девочка это запомнила и взяла на вооружение новую экономическую доктрину.
— А знаешь ли ты, внучка, что у меня есть брат, твой двоюродный дедушка, который всю свою жизнь живет в тюрьме, потому что не может отличить истинную приватизацию от ложной? Поди-ка сюда, я его покажу.
Он достал с верхней полки книжного шкафа старый семейный альбом с фотографиями и нашёл снимок совсем ещё юного брата. С интересом и с испугом вглядывалась девочка в размытое лицо далёкого ей, неизвестного мужчины и, затаив дыхание, переживала семейную драму.
— В клетке, как волк, он провёл свою жизнь. Потому что не слушал взрослых — маму и папу, воровал, убивал и грабил.
— Как волка, деда?
— Нет… Хуже, Таня… Он горько плачет, хватается за сердце, на брюхе ползает, спасаясь… Просит у них прощения… Но тяжела десница правосудия. И нет ему пощады…
Девочка раскаялась:
— Я, деда, виновата. Это я взяла мясо в кастрюле без спроса у мамы. Я и борща хотела в баночку набрать, но крышечки не было… Я никогда не буду больше воровать.
Старик в педагогике оказался сильнее мамы.
— Но почему же ты это сделала, Таня?
— Мне было жалко его одного и такого голодного…
— Но кого же? — погладил он внучку по голове и обнял её за плечи…
— Волка, дедушка… Ты вчера прочитал об этом.
Шняга пятая
Фундамент юстиции
За убийство супруги отмотал свой срок Тарантул. Третья судимость… И вымирать бы ему на «особом», но в юности был он осужден в Казахстане за разбой, а повторно, по отбытии первого срока, год спустя в Ташкенте потерял над собою контроль: ткнул в спину подельника ножом за то, что обозвал его тот «козлом», и скончался горемыка через трое суток в больнице — много крови потерял. Благо, что суд не признал умышленное убийство, найти двух свидетелей и убедить их дать необходимые показания нетрудно для сыска, но умерший был сирота, и никто не взывал ко отомщению… Да и в уголовном кодексе не жалуют бездомных ни как истцов, ни как ответчиков. Напротив, несемейного бродягу винят во всех тяжких и держат в клетке без УДО, до самого звонка. Трагически погиб, и слава богу: чего хорошего ждать от паразита.
Срок ему дали минимальный. Показалось тогда Тарантулу, что пострадал он за чистоту блатного наречия, впитанного им с дымом первых сигарет: заточка в сердце расплата за базар. Смыть кровью позор и уничтожить обидчика — дело правое. Но молодой он был и горячий, не познал он ещё в жизни любви и счастья, и не дорожил ни работой, ни успехом, ни общественным положением… И боялся себе подобных… Видел, как ежедневно уничтожали они слабых и добрых. И принимал участие в этих истязаниях, чтобы не стать жертвой самому.
Не много и не мало, а провел он в неволе двенадцать лет. Освободившись — женился. Остыл и очень многое понял. Поступил учиться в институт, занялся спортом, окреп. Отныне любовь и победы тешили его гордость. Вкусил он доброй славы и в полной мере осознал пагубный обман уличной идеологии. Предостерегал других от опрометчивых обид и поступков. Поучал…
Но однажды победы окончились. От возраста не убежать: недоступными стали вершины и рекорды — все чаще он проигрывал и переживал по этому поводу. Газеты уже не писали о нем. Начал пить вице-чемпион: рюмка за рюмкой и вскоре уже мало чем отличался он от того бродяги, поверженного им в Ташкенте: заговаривался, скандалил, дерзил, и трудно поверить, что не бросила его жена… Или терпела — к старости шли года…