Возвращение Панды

Муленко Александр Иванович

Мокрый снег залепил глаза. Злой и холодный. В лагере такого не было: до плаца пушистый не долетал — метелки шуршали быстрее ветра. На воле распутица — грязь и лужи, наледи по асфальту… Старые штиблеты раскисли, и в осеннюю слякоть с головой окунулся Тарантул… Благо, что братки подогнали к звонку из общака добротную овчину и шапку, а то бы слёг сердечный на первой пристани…

Дверь отворила малява. Она молча глядела на странного гостя, протирающего очки. На голове у него лежал снег и вода ручейками бежала по помятому лицу и далее

по одежде, невиданной ею ранее.

— Василия, — хрипло откашлялся он, — хочу увидеть.

— Вам нужен мой дедушка?

В прихожую выглянула женщина.

— Сноха, — догадался Тарантул.

— А вы собственно кто ему будете?..

— Я брат.

Тревожно было на душе у обоих. Хозяйка накрыла на стол и почала бутылку водки. Старые люди поверх очков изучали друг друга: барабанили пальцами по столу, волновались.

— Простили стало быть тебя, Олег?..

— Откинулся, однако.

— Да ты пей… И не стесняйся — закусывай… Колбасы, чай, давно уже не кушал?

— Забыл… — водка согрела, и чуть занюхав выпитое хлебом, Тарантул налил себе второй стакан.

— А мы, вот здесь впятером перебиваемся… Живём, стало быть, вместе… Две семьи — моя и сына…

— А сестра?..

— Она в Оренбурге — учёная, степень защитила…

— Я знаю…

— Дети её ухожены, женаты… Живут уже сами по себе — беды не чают…

— Вы приезжали в девяносто восьмом.

Настороженная женщина рядом с ними обомлела. Самый ответственный момент беседы настал….

— Продали хату?

— Да, брат…

— А где моя доля?

Тишина воцарилась в квартире. Где-то за стенкою у соседей шла по радио агитация, кто-то из кандидатов проводил кампанию — рисовал светлое будущее своим избирателям.

— Вот, брат, в областное собрание мэра нашего выбирать будем, — господина Валиханова, молодой он да ранний — сорок лет ему ныне…

— Где моя доля?.. — угрожающе повторил гость.

— Нету, братишка, прости, — голос у Василия дрогнул.

— Где моя доля? — бешено заревел Олег. — Где моя полуторка? Где сберкнижка? На что и где я буду жить?

— А ты поезжай к сестре, она устроена… Приютит, стало быть, — оправдывался брат.

— Я всю жизнь по лагерям и по тюрьмам, — посуда на столе подпрыгнула и зазвенела. — Я горбачу, не разгибаясь!.. А ты?.. Сука!.. Могила, говоришь, исправит меня — злодея?

Пьяный Олег осерчал. Удары на брата сыпались один за другим, дрожала кухня. Перепуганная сноха кричала в телефонную трубку — звала на помощь милицию, соседей… Тарантул на ощупь беспорядочно искал на столе что-нибудь тяжёлое, чтобы добить брата.

— Гнида! — хрипел он ему в лицо. — Умри, собака!..

Резкий отчаянный детский голос, словно глоток ледяной воды, отрезвил дебошира и остановил эту драку.

— Не убивай дедушку! За что?

Рука с ножом поднялась и замерла над головой у поверженной жертвы. Завершающий удар не состоялся. Помутневшими от гнева глазами Тарантул увидел испуганного ребёнка,

осторожно заглядывающего в кухонную дверь.

— Не убивай дедушку, — молила она.

В суровом мире, откуда он вернулся, драки бывали не часто, но если они случались, то зрители жаждали крови: кричали и хлопали в ладоши, советовали, как лучше уничтожить и размазать по казарме человека, и сломать ему жизнь навеки, на сроки… И ломали…

— Я люблю дедушку.

Нож выпал у него из рук. Ослепший, было, от ненависти человек растерялся и прозрел. Сработал ли вековой защитный рефлекс продолжения рода — из глубины веков, когда торжествующие враги при виде ещё не окрепшей жизни оттаивали в гневе своём и прекращали истязания и битвы… и дарили жизнь?.. Или господь бог проснулся, наконец, от детского крика и восстановил равновесие добра и зла в этом мире не судом, а профилактической мерой?.. Но так или иначе, но любовь одолела ненависть. Зло вылетело в открытую форточку в ночь и мир возвратился в квартиру…

— Кризис был, брат, — заплакал Василий, — не в прок нам пошла продажа, ты прости нас — пропали деньги… В одночасье… Вчера вот они были, а нынче нет… Тысячи людей разорились и по свету пошли. Вас кормили и одевали, а нас?.. Кто накормит и кто оденет?.. Пиздобол из телевизора?.. Или наш президент?..

Девочка обнимала его за ноги. Она настороженно глядела на гостя, словно могла при первой опасности взять в охапку дорогую ношу и убежать: спасти, унести в безопасное место дедушку, где его не найдёт никто и никто не обидит. Василий дрожал, вытирая одной рукой со своего разбитого лица кровь, другой он гладил внучку по голове и успокаивал:

— Он больше не будет драться.

— Он же хотел тебя убить?..

— Это мой брат…

— Неправда…

— Ты прости меня, брат, за слова на суде… Молод я был и глуп, верил ещё я в светлое будущее и в судей… А сейчас, вот, не верю!.. У разбитого корыта дважды оставили меня вожди…

Воздуха не хватало. Дрожали колени. Хрипы при каждом выдохе рвали лёгкие. Клокотало в груди.

— А знаешь, как тяжело найти работу, брат?.. Чтобы не глумились над тобою и не гнали прочь?.. Чтобы хорошо платили и в срок?.. А отдавать по счетам долги: за газ, телефон, за услуги? Обивать пороги столоначальников и дарить подарки тому, кого не любишь? Кому до фени твоя душевная боль и мизерная пенсия…

Тарантул поднял с пола поломанные очки, правое стекло треснуло, дужка сломалась. Старческие силы не долги. Он выдавил из бутылки остатки водки себе в стакан, выпил его залпом, влез в овчину и вышел вон.

Счастья не было. Покойная жена не могла родить, резус крови у них был разный — боялись плохого исхода, матушка умерла, а сестра и брат жили правильно. Хмельное тепло иссякло, и того не понимая сам, ближе к ночи он давил на звонок колонии.

— Тебе чего? — обомлели дежурные.

— Жить негде, — крякнул посетитель. — Пустите переночевать…