Возвращение примитива. Антииндустриальная революция

Рэнд Айн

Символические образы — важный инструмент философии: они позволяют людям воспринять и удержать в голове суть сложных вопросов. Аполлон и Дионис представляют фундаментальный конфликт нашей эпохи. А для тех, кто может счесть их неясными абстракциями, реальность предложила два замечательных, почти литературных воплощения этих абстрактных символов: на мысе Кеннеди и в Вудстоке. Они совершенны во всех отношениях, отвечая всем требованиям добротной литературы: они конкретизируют суть двух соответствующих принципов в действии, в чистой, крайней, изолированной форме. Тот факт, что космический корабль носил название «Аполлон», — просто совпадение, однако весьма удачное.

Если

вы хотите знать точно, в чем смысл конфликта между раз умом и иррациональными эмоциями — фактически, в реальности, в нашем мире, — держите в голове эти два события: его смысл в «Аполлоне-11» против фестиваля в Вудстоке. Также не забудьте о том, что вы должны были выбрать между этими двумя событиями и что вся масса сегодняшней культуры была использована для того, чтобы столкнуть вас на сторону и в объятия вудстокской грязи.

В моей статье «Аполлон-11» (The Objectivist, сентябрь 1969 г.) я рассуждала о значении и величии высадки на Луну. Цитирую:

«Никто не станет спорить с тем, что мы стали свидетелями достижения человека как рационального существа — достижения разума, логики, математики, полной преданности абсолюту реальности… Никакой скептик не смог бы отрицать того, что никакие чувства, никакие желания, стремления, инстинкты или «удачные» условия… не позволили бы достичь этого ни с чем не сравнимого результата; что мы стали свидетелями воплощенной единственной человеческой способности: способности мыслить».

В этом заключается смысл и причина потрясающей мировой реакции на полет «Аполлона-11», неважно, насколько это понимали радостные толпы, — а большая их часть не понимала. Это была реакция людей, стосковавшихся по зрелищу достижения, а не по образу человека-героя.

Именно поэтому миллион человек собрались на мысе Кеннеди в день приземления. Эти люди не были бессмысленным стадом или управляемой кем-то толпой; они не причинили вреда населению Флориды, они не опустошили сельскую местность, они не сдавались, как хнычущие подонки, на милость своих жертв; у них не было никаких жертв. Они собрались там, как ответственные люди, способные спланировать свое существование на два-три дня и обеспечить себя всем необходимым для него. Там были люди всех возрастов, вероисповеданий, цветов кожи, уровней образования и экономических статусов. Они жили и спали в палатках или машинах, некоторые по несколько суток, в некомфортных условиях и невыносимой жаре; и они делали это играючи, весело, легко; они излучали общее настроение уверенности и доброй воли, их связывал общий энтузиазм; они публично продемонстрировали ответственное уважение к личности и уехали точно так же, как приехали, не дав никакой «пищи» представителям прессы.

Наилучший отчет об этом общем ощущении дала мне одна моя знакомая, интеллигентная молодая женщина. Она пошла смотреть парад, посвященный прибытию астронавтов в Нью-Йорк. Стоя на углу улицы, она несколько секунд махала им, когда они проезжали мимо. «Это было так удивительно, — сказала мне она. — После парада люди не хотели расходиться. Они просто продолжали стоять на своих местах, обсуждая то, что произошло, с незнакомыми людьми, все улыбались. Было просто чудесно вдруг ощутить, что люди не злы, что не нужно ждать от них плохого, что всех нас объединяет нечто доброе».

Вот в чем сущность подлинного чувства человеческого братства — это братство на основе ценностей. Это единственная подлинная форма единения людей — и достичь ее можно лишь с помощью ценностей.

В прессе практически нельзя было найти высказываний по поводу сути реакции общества на полет «Аполлона-11»;

те комментарии, которые были, оказались преимущественно поверхностными, формальными, в основном касающимися статистики. Был краткий всплеск глупостей по поводу «единства», где оно было представлено как таинственный беспричинный эмоциональный инстинкт, наряду с предложениями направить это единство на такие вдохновляющие цели, как искоренение бедности, борьба с загрязнением атмосферы, с разрушением природных ландшафтов и даже с городским транспортом. Потом об этом забыли, как и обо всей истории с «Аполлоном-11».

Один из парадоксов нашего времени — то, что интеллектуалы, политики и все те голоса, которые забивают, подобно астматическому кашлю, горло средств массовой коммуникации, никогда еще не провозглашали так восторженно и громко свою преданность делу общественного благосостояния и никогда еще не были настолько безразличны к людям. Совершенно очевидно, что причина этого — в том, что коллективистские лозунги служат тем, кто стремится не следовать за народом, а управлять им. Но есть, однако, и более глубинная причина: самая глубокая пропасть в этой стране разделяет не богатых и бедных, а народ и интеллектуалов. С точки зрения последних, американский народ преимущественно аполлонийский, а интеллектуалы — дионисийцы.

Это значит: народ — это ориентированные на реальность, здравый смысл и технологию люди (интеллектуалы зовут их «материалистами» и «средним классом»), интеллектуалы же — люди, ориентированные на эмоции, в панике ищущие убежища от реальности, с которой они не в силах справиться, и от технологической цивилизации, которая не обращает внимания на их чувства.

Полет «Аполлона-11» сделал все это явным. За редкими исключениями, интеллектуалы восприняли его триумф в штыки. Двухстраничный обзор их ответной реакции, помещенный в The New York Times 21 июля, практически полностью состоял из пренебрежительных и обвинительных заявлений. Предметом обвинений была технология, а возмущение у них вызвал ее успех и его источник: разум. То же самое отношение — за редким исключением — продемонстрировали и популярные журналисты, являющиеся не создателями, а продуктами и флюгерами преобладающих интеллектуальных тенденций.

Достойным упоминания исключением стал Уолтер Кронкайт из CBS. А вот Эрик Сиварейд из той же CBS оказался типичным представителем указанной тенденции. 15 июля, накануне приземления, он вел репортаж с мыса Кеннеди; позже его комментарии были напечатаны в Variety (23 июля 1969 года).

«В Вашингтоне и повсюду, — сказал он, — ведутся разговоры о будущих полетах, их числе, стоимости и выгодах, как будто успех “Аполлона-11” уже доказан. Мы — народ, который ненавидит проигрывать. Это не по-американски. Можно почти наверняка предположить, что неудача “Аполлона-11” заставила бы не свернуть космическую программу, а продолжать ее с новой энергией».

Посмотрите, пожалуйста, на эти два предложения: «Мы — народ, который ненавидит проигрывать. Это не по-американски». (В контексте всего остального, это было высказано не в качестве комплимента, коим, по сути является; автор вкладывал в свои слова сарказм.) А кто не ненавидит проигрывать? Может ли это кому-то нравиться? Есть ли на Земле такой народ, который не ненавидит это? Естественно, можно было бы сказать, что проигрывать — это не по-британски, не по-французски или не по-китайски. Я могу вспомнить лишь один народ, к кому это не относится: нельзя сказать, что проигрывать — это не по-русски (в смысле более глубоком, чем политический).