Возвращение принцессы
Шрифт:
Приступ пьяного помешательства. Вспышка мутной злобы. Такое с ним теперь случалось.
Машина исчезла за углом.
Расталкивая прохожих, Владик и Нина помчались туда же.
— Там… одностороннее… — выкрикнул Владик, на бегу стирая с лица кровь, — острый, окаймленный металлом, край Нининой сумочки рассек ему надбровье. — Односто… Господи, пронеси!
Они еще не успели добежать до перекрестка, когда за углом пронзительно взвизгнули тормоза… Еще раз…
У Нины обмякли ноги.
Грохот. Звон расколотого
Владик уже свернул за угол, Нина ковыляла за ним.
Небольшая улочка. Несколько машин остановились посреди дороги. Бегут какие-то люди. Где Владик? Где Дима?
Снова слабость, туман застилает глаза…
Нина шла вперед, ничего не видя перед собой, слыша лишь чужие возбужденные голоса, какие-то обрывки фраз:
— На него встречная неслась, он руль стал вертеть, чтоб уйти от удара…
Она брела, с трудом передвигая ноги.
— В занос ушла, машина! В неуправляемый!
Под ногами хрустнуло стекло. Нина остановилась.
Какие-то битые бутылки с обрывками ярких этикеток… Консервная банка с оливками, сплющенная в лепешку… Темно-красные, с пегими подпалинами, спелые ядра гранатов рассыпаны по асфальту…
Нина подняла глаза. Разудалая вывеска «Услада» над дверями мини-маркета. Димина машина, врезавшись в витрину, пробив ее насквозь, замерла, наполовину въехав в недра гастрономического рая.
А где Дима?
Нина шла к машине, наступая на битое стекло. Дима жив, жив, жив. Где он?
Вон Владик Он там, в разгромленном Димой магазине, за разбитой витриной. Наклонился, исчез. Снова появился, поднимает кого-то невидимого отсюда.
Нина подошла к разбитой витрине вплотную.
— Там мобильный в машине! — крикнул Владик, поднимая хозяина с пола.
Голова у Димы свесилась безжизненно, лицо было залито кровью.
— Мобильный! — отчаянно кричал Владик. — Попробуйте достать! И — в «скорую», срочно!
— Уже позвонили, — откликнулись за Нининой спиной. — Ну надо же! Он через лобовое вылетел… Живой, да? Ты пульс пощупай, парень.
— Хоть кому-то повезло, что кризис, — желчно заметил кто-то из зевак. — Они с утра закрылись ценники менять… А то бы скольких он передавил, скотина пьяная.
Повезло, подумала Нина. И потеряла сознание.
* * *
«Куда меня несет? — думал стойкий оловянный солдатик. — Да, это все штуки гадкого тролля! Ах, если бы со мною в лодке сидела та красавица — по мне, будь хоть вдвое темнее!»
Петр Петрович Солдатов улыбнулся и осторожно, стараясь не разбудить спящего сына, убрал его маленькую теплую ладонь с раскрытого томика андерсеновских сказок. Выключил фонарик, переложил его вместе с книжкой на табурет, стоявший рядом с кроватью.
Андрюшка, хитрован, пристрастился к тайному ночному чтению. Рецепт известен. Никаких Америк. Укрыться
Ладно, Дрюня, я тебя застукал. Петр укрыл сына одеялом. Не удержался, коснулся губами мягкой сыновней щеки со свежей вмятинкой от скомканного края подушки.
Дрюня был его слабостью. Младшенький. Чушь! Старшего, Лешку, Петр любил не меньше.
Его пацаны. Солдатовы. Смуглокожие, темно-русые, и с каждым днем их густые жесткие вихры становились темнее, чернее — в цыганскую отцовскую смоль. Его порода.
Петр выпрямился. Старший сын Лешка дрых на верхней «полке» двухъярусных полатей, лежал на левом боку, свернувшись калачиком, уткнувшись щекой в подушку. На подушке, на полотняной наволочке был вышит оловянный солдатик Величиной с детский мизинец. Крестиком.
Зато теперь у каждого из сыновей на подушке нес бессменную бессонную вахту собственный оловянный солдатик Наволочки Петр стирал сам, вручную, не доверяя свое раритетное рукоделие ни жадно урчащему чреву стиральной машины, ни тем паче бабам из соседней прачечной. Бабы знали его тысячу лет, помнили Люсю, лезли теперь со своими сердобольно-настырными причитаниями, кликушескими, приводившими его в тихую ярость: «Петр Петрович, вот вам ваши четыре комплекта… И полотенца еще… Господи, ну когда ж вы женитесь? Че ж бобылем третий год ходить, два мальца на горбу и старик в придачу…»
Петр провел ладонью по подушке сына, разгладил Лешиного солдата. Оловянные солдатики — это было что-то вроде эмблемы рода. Семейный герб. Придумал все Леша, старший. Как-то перечитывали Андерсена, втроем, зимним вечером. Со времени Люсиной… Петр до сих пор не мог выговорить «смерти», даже про себя говорил: «уход». Со времени ее ухода миновало месяца четыре, пацаны еще не отошли толком, говорят: дети быстро забывают, нет, это смотря какие, его мальчишки ждали возвращения матери ежеминутно, упорно, с неослабевающей, негаснущей надеждой. Потом подустали, притихли, перестали задавать отцу вопросы, на которые Петру так трудно было отвечать…
А он все придумывал, как их растормошить, отвлечь, успокоить, — семейные чтения, лыжи, театр, каток… Так вот, читали Андерсена, горел ночник, дед задремывал в своем кресле-качалке. Леша сказал: «Пап, он на тебя похож!» — «Кто?» — «Ну, вот, оловянный солдатик Вот, на картинке. В анфас, точно!» — «Леша, запомни: просто анфас. Может, и похож. Он — солдатик, я — Солдатов. Вы, между прочим, тоже Солдатовы». — «Па, давай мы их нарисуем! Давай это будет наш герб? Их двадцать пять, а нас… если с дедом… Дед, ты играешь?.. Если с дедом, то четверо. Дед, ты ведь тоже Солдатов!»