Возвращение принцессы
Шрифт:
— Я не могу со счета снять ни копейки. Ни цента. Олег, ты понимаешь? — И она заплакала беззвучно. Она всегда легко пускалась в рев — ее когда-то в театральное приняли, восхитившись именно этому умению разрыдаться с пол-оборота, на счет «раз», сулили ей светлое будущее — подвижная психика, редкость.
— Олег! — Жена вытерла слезы. — Давай сразу в банк? Тебе отдадут, Олелечка, ты же народный.
— Инородный, — буркнул Олег, стирая со щеки следы помады, и встретился взглядом с проводницей, которая по-прежнему стояла возле дверей и смотрела на него во все глаза. —
— Не играй словами. — Жена взяла Олега под руку и повела за собой по перрону, к грязноватому неуклюжему терему Ярославского вокзала, темнеющему впереди. — Ты себе не представляешь, насколько все катастрофично! Сейчас поедем, Толя в машине ждет… Слава богу, они у нас в Сбербанке, не в каком-нибудь злодейском СБС-Агро.
— Ой, подожди-ите! — ахнула проводница им вслед.
Олег оглянулся.
Проводница сделала шаг навстречу, прижимая ладонь к груди.
— Подождите! — повторила она ликующе. — Вы же этот… Ой! Вспомнила! Не уходите, пожалуйста, я сейчас… — Она метнулась в тамбур, крича на бегу: У меня журнал как раз! Я вынесу!
Олег хмыкнул, скосил глаза на жену. Ничего не попишешь, в нем тотчас ожило то, что он более всего в себе ненавидел, стыдился, давил, да не выдавил: актерское, павлинье, горделивое, невытравляемое, как каинова мета, — ага, узнала! Тысячу лет не снимался, а узнала!
— Вот видишь, — прошептала жена, прижавшись к его плечу. — Сейчас поедем в банк, там такие же бабы сидят. Обаяешь их в два счета, окрутишь — отдадут тебе наши денежки.
Проводница выскочила из вагона, ринулась к Олегу, размахивая свернутым в трубочку, глянцево поблескивающим журналом и треща на ходу:
— А я-то полдня вспоминаю, где ж я вас… И вот журнальчик как раз… По вагонам глухонемые носили… «Экран» старый, за девяностый год…
Она развернула журнал на нужной странице с черно-белым кадром из старого фильма, где Олег, молодой, веселый, прижимал к худому боку чарджуйскую дыню, щурился, глядя куда-то вправо…
— Расписаться? — спросил Олег с ленцой и взял журнал. — Есть чем?
— Ой! — Проводница хлопнула себя ладонями по бедрам, провела по кармашкам фирменного темно-синего жакета. — Вот разве что… Чего это? А, карандаш для век, подводка.
Олег повертел в руке протянутый ему дешевенький косметический карандашик с остро заточенным черным грифелем.
— Я-то смотрю: вы или не вы? — частила проводница. — Надо же! Я думала, артисты — они самолетами только, а если поездом, так «эсвешкой», а вы в простом купейном, да еще полка верхняя… Нет, надо же! Говорили, вы умерли давно. В аварию попали, что ли..
Олег сжал в пальцах карандашик Напрягся. Хорошо еще, он смотрел сейчас не на дуру-бабу, которая с бездумной легкостью пустомели-тетехи, с извечным расейским простодушием, тем самым, что хуже воровства, несет свой безжалостный вздор… И не на побледневшую жену он смотрел — уткнулся взглядом в черно-белый кадр, в подпись под ним: в роли такого-то такой-то.
— Так вы распишетесь? — спросила проводница заискивающе.
Олег кивнул, послюнил карандашик И обвел свою фамилию траурной черной рамкой — размашисто,
* * *
— Нина Николавна, анекдот рассказать? Свежак? — Саша, сторож их загородного дома, откашлялся и начал нарочито бесстрастна: — Приходит мужик в банк. Говорит этой… как ее… ну, которая в окошечке торчит…
— Операциониста, — подсказала Нина.
— Во-во. Говорит ей: «Я хочу открыть у вас валютный счет. К кому мне обратиться?» Она — ему: «К психиатру!»
И Саша рассмеялся заливисто, в голос, выжидательно уставясь на Нину.
— Смешно, — кивнула Нина. — Я запомню.
Улыбнулась через силу и медленно отошла от калитки. Славный Саша, верный Саша, хочет ее подбодрить, видит, как ей паршиво.
Теперь она мерила шагами садовую дорожку, ведущую к дому. Десять шагов вперед — десять назад. Десять — вперед, к двухэтажному особнячку под высокой остроконечной крышей, где в мансарде, на балконе, стояли покупатели, уже по-хозяйски придирчиво и зорко оглядывая двор и садовые пристройки… Десять шагов — назад, спиной к дому, к этим людям, Нина их видеть не могла, потому и в дом не вошла, передоверив все старому другу Левке, спасибо, что согласился помочь…
А чем они перед ней виноваты, эти люди? Ничем. Совершенно. Они покупают дом, который выстроил ее муж Дима в давние-давние, почти былинные времена. Времена своей удачи, своего успеха, своей силы.
Они покупают дом, в который он, Дима, ее, Нину, привел. Это было… Когда же это было? Год назад, без малого. Осенью — он еще жег листья, была сухая солнечная осень, такая же сухая и солнечная, как нынешняя…
— Вы, наверно, Нина Николавна, какого-нибудь кошачьего знака, — произнес вдруг Саша, который стоял возле флигелька-сторожки и не сводил с хозяйки сочувствующих глаз. — Кошачьей породы. Да? Угадал? Вы кто по гороскопу?
Нина остановилась, глядя на него изумленно, с трудом возвращаясь из прошлого сентября.
— Не знаю, Саша, — ответила она наконец. — Я в этом ничего не понимаю. А почему ты спросил?
— А в зоопарке точно так же… — Саша усмехнулся. — Я Леньку, своего младшего, в зоопарк каждую неделю вожу. Так вот там одна зверюга из отряда кошачьих — то ли леопардиха, то ли пантера — точно как вы ходит. Взад-вперед. Как заведенная. Как маятник. Вперед — назад. По клетке. И хвостом бьет по полу.
— То-то и оно, что по клетке. — Нина взглянула на балкончик. Ушли, слава богу. Теперь, наверное, расхаживают по первому этажу, присматриваются, принюхиваются. Левка краснобайствует, набивает цену… — Я тоже, Саша, в клетке. — Нина невесело улыбнулась. — Что делать, не знаю… Они тебя оставляют здесь? — спросила она, резко меняя тему. — Новые хозяева? Я их об этом просила. Дима тебе три месяца не платил, они все компенсируют, я договорилась.
— Спасибо. — Саша нахмурился. — Они оставляют. Только я все равно уйду. Я без работы не останусь. Не пропаду. А у них я служить не буду. Мне тут без вас… — Он запнулся, договорил чуть слышно: —…тошно будет.