Возвращение принцессы
Шрифт:
«Увольте», — возразил дед, на минуту проснувшись, и что-то проскрипел: мол, здоровые лбы, старшему — восемь, младшему — семь, самому младшенькому — сорок, а всё в бирюльки играют.
«Ну, не хочешь — не надо, нас будет трое оловянных солдат».
И заварилось дело. Из куска плотного золотистого сатина был выкроен флаг. Три дня, проведенных в словесных баталиях, сочинялся герб. Еще день решали, кто будет главным оловянным солдатом, тем самым, которого отливали последним и которому олова не хватило на одну ногу. Кинули жребий — бумажка с крестом досталась Петру. Герб был придуман и утвержден на семейном
— Конституционная монархия, «Славься!», олово, — отчеканил дед не задумываясь, он был убежденным монархистом, даром что сорок лет оттрубил при ВЦСПС.
С тех пор мальчишки повеселели. Флаг с гербом каждое утро торжественно поднимался на флагштоке, стоявшем возле их двухъярусной кровати, смастеренной Петром. В дом возвращалась жизнь.
Петр закрыл входную дверь на все сорок четыре надежнейших замка. Раньше, давным-давно, в те времена, когда Люся еще была с ними, когда она еще была жива, Петр частенько забывал закрыть дверь вообще, случалось, всю ночь — нараспашку… Он был молод, весел, беспечен. Он никого и ничего не боялся.
Он и теперь никого не боялся. Но с момента Люсиного ухода, с той самой минуты, когда ее не стало, Петр узнал, почувствовал, что такое неотвязный, выматывающий, почти маниакальный страх за тех, кто у него остался. Его мальчики и старик. С ними ничего не должно случиться. Петр должен окружить их жизни незримой, неколебимой крепостной стеной. Стеной своей защиты. Ежеминутной защиты и заботы. Только она, эта забота, не должна быть назойливой. Не должна стать им в тягость.
Петр пересек темный двор. Правая рука его была опущена в карман, пальцы сжимали рукоять немецкого складного ножа. На всякий случай. Время — к двенадцати, мало ли с кем столкнешься здесь в этот глухой полночный час. Петр о собственной безопасности заботился теперь обдуманно. Берег свою жизнь не ради себя — ради старика и мальчишек.
Петр подошел к парадному соседнего дома, набрал код, толкнул дверь. Здесь, на восьмом этаже, жил один из его работодателей, бывший школьный дружок, ныне хозяин преуспевающего рекламного агентства, которое специализировалось на размещении дорожных рекламных щитов. Бывший школьный кореш Витя иногда подкидывал Петру работенку. Петр сочинял для него рекламные слоганы. Лихие, изобретательные, с выдумкой, точно попадающие в цель.
Витя платил Петру сто баксов за понравившуюся «фишку». О том, сколько Витя наваривал на этой «фишке» сам, Петр старался не думать. В десятки раз больше, может быть, в сотни… Хрен с ним, с Витей, Витя с младых ногтей (вечно нестриженных, кстати) был жлобом, каких мало. Хрен с ним. Таковы условия игры.
Лифт, как всегда, не работал. Петр рванул наверх пехом.
Таковы условия. Витя — жлоб, но Петру нужны
Разве может он, Петр, на глазах у которого жена… Ладно. Всё. Он не может, как раньше, торчать на планерке, ругаться с завлабом в то время, когда его пацаны переходят Садовое. Да, они дождутся зеленого. Но при нынешнем дорожном беспределе, когда эти стервецы в иномарках совсем оборзели…
И Петр уволился. Он ушел с работы через месяц после смерти жены. Теперь он, со своими двумя высшими, с научной степенью и дюжиной вполне пристойных публикаций был раз-но-ра-бо-чим. Наседка-сиделка-домохозяйка-кормящий отец и сын. И что? Замечательно. Душа — на месте.
Петр поднялся на восьмой этаж. Нажал на кнопку звонка.
Витя долго, дотошно выпытывал из-за двери:
— Кто?.. Да?.. Ты?.. Пригнись мордой к глазку, я тебя не вижу!
Петр нагнулся, приблизил лицо к глазку и скорчил зверскую рожу. Витя открыл наконец, оправдываясь:
— А что ты хочешь? И голоса меняют… Ты чего так поздно?
— Я тебе восемь вариантов принес. — Петр достал из-за пазухи пластиковую папочку с рекламными слоганами. — На эти сигареты финские. Вроде ничего.
Витя высунул голову на лестничную площадку, огляделся и вышел. Скорбно вздохнул.
— Все, Петя, — произнес он траурно. — Каюк. Мы сворачиваем бизнес. Ты же видишь, какая хрень? Заказчики уходят пачками.
— То есть я тебе больше не нужен? — поинтересовался Петр как можно бесстрастнее.
Черт подери! Это были нелишние деньги. Петр знал, что его покупают за гроши, но и эти гроши были ощутимым довеском в семейную казну. Отдельной статьей дохода. Фрукты мальчишкам, лекарства для отца…
— Петь, увы. — Витя зевнул, почесал пузо. — Бизнес хиреет. Сам на распутье, веришь? Заказов нет. Кранты.
— Ладно, — кивнул Петр. — Тогда отдай долг. Ты мне триста баксов должен.
— Какой долг, о чем ты? — Витя сделал осторожный шаг назад, к двери квартиры. — Сам на нулях Ты б знал, какие несем убытки! Разор! Скоро по миру пойдем.
— Не отдашь? — Петр сузил глаза.
— Не, — ответил Витя нагло. — Извини. Форс-мажор.
Хорек… Он пятился назад, отступая к своей норе. Петр сграбастал его за шиворот, тряхнул пару раз, шарахнул рыхлой спиной о выщербленную стену.
— Ты чего-о?! — завопил Витя, вырываясь. — Зоя, сюда! Это что это?
— Это — форс-минор, — пояснил Петр ненавидяще.
— Козел! — Витя принялся отряхивать плечи от известки.
— Тебе мало? — процедил Петр. — Форс-ми бемоль-минор хочешь?
— Козел! — не унимался Витя. — Я тебе пятьдесят баксов собирался кинуть. Чисто из жалости. Полгода тебя кормил! Ты бы не лапы распускал, а в ножки кланялся!
Петр, повернувшийся к лестнице, оглянулся. Лицо его побелело от унижения и ярости.