Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
Ладик важно вынимала из ящиков белье, несла и складывала на стуле стопочкой. В перерывах залезала в угол кровати, где копошилась среди подушек Ника, тетешкалась с ней. Тамара Федоровна машинально говорила:
— Не давай ей брать игрушку в рот, Ладик. Смотри, она грызет краску.
В разгар моих немного бестолковых сборов в дверь тихонько постучали. Мы с Тамарой Федоровной замерли. Я подкралась к двери, прислушалась. Да, там кто-то был. Приоткрыла, увидала в щелку Васю Шершнева и еще кого-то незнакомого поодаль. Впустила обоих. Вася первым делом спросил:
— Все
Мы продолжили сборы уже более осмысленно, а Тамара Федоровна унесла малышей подальше от шума. Сама она должна была переехать к родственникам на следующий день. Вася торопил:
— Давайте, давайте, внизу стоит тележка, есть еще помощник. Все, что можно, забирай, все поместится.
Наконец, тележка была нагружена, увязана припасенными веревками. Я бегом поднялась за дочкой. Делать по комнате прощальные круги, сидеть на дорожку было некогда. Наступал комендантский час. Тамара Федоровна из рук в руки передала мне упакованную, готовую к странствиям дочь. Обняла, обхватила руками обеих, всхлипнула.
— Храни вас Бог, девочки! Храни вас Бог! И пусть Сережа никогда не попадется к ним!
Улица была темна и пустынна. Если бы не краешек луны, вовсе было бы трудно ориентироваться. Один впрягся в оглобли, двое толкали тележку сзади. Я шла по тротуару с ребенком на руках.
До Шершневых было не так далеко. Повозка, груженная до предела, тяжело подпрыгивала на булыжниках. За углом нас ждали Сережа и Ирина.
Они приютили нас охотно, хоть квартира была мала, всего две комнаты. Мы прожили у Шершневых две недели, а потом нас забрали к себе Понаровские.
У Славика с Ниной было просторней, но и народу немало, да в придачу — сварливая Нинкина свекровь. В последнее время Нина и Анна Андреевна особенно не ладили. Разногласия происходили главным образом из-за детей. У Анны Андреевны в любимчиках ходил Андрюша, а старший, Алеша, вечно оказывался во всем виноватым и главным обидчиком. У Понаровских было шумно, нервозно, но было много и комичного.
Набожная Анна Андреевна учила Андрюшу молиться на ночь. Каждый день повторялась одна и та же сцена. Одетый в голубую пижаму с карманчиками, Андрюша стоит на коленях в кроватке перед висящей в изголовье иконой. Над ним возвышается тощая и плоская Анна Андреевна, голова в папильотках. Молитву она упрощает, чтобы не возникало лишних вопросов.
— Повторяй! — поднимает она длинный палец. — «Отче наш, иже еси на небесах…» Вынь руки из карманов!.. «Хлеб наш насущный дай нам днесь…» А я тебе дам сейчас подзатыльник!
Мы со Славиком хихикали, а Нина злилась и, убирая посуду, нарочно гремела ложками.
Частые скандалы разгорались из-за детских игр. Алеша и Андрюша играют в войну. Алеша садится на табуретку. Он — немец. Андрюша подкрадывается к нему с деревянной кеглей. Он — русский солдат.
— Руки вверх! — кричит Андрюша и лупит Алешу кеглей по голове.
Алеша стоически переносит боль, падает с табуретки. Он убит. Потом они меняются ролями. Андрюша садится на табуретку, а Алеша подкрадывается к нему с той же кеглей. Но вместо
В такие минуты я исчезала с глаз долой в дальней комнате, а Нина потом приходила выговаривать накипевшее. Все это было знакомо по временам чулочно-петельной работы, но Нина уверяла, что Анна Андреевна за войну еще больше поглупела.
А Сережа целыми днями метался по Парижу в поисках неизвестно чего. Снять квартиру было невозможно, найти работу — еще трудней. Но нам определенно везло. Прямо на улице встретился ему знакомый. Коля Смирнов. Когда-то он ходил в спорт-группу, позже откололся. Разговорились. Не вдаваясь в подробности, Сережа рассказал, что остался без работы и без жилья. Неожиданно Коля взялся помочь.
Как выяснилось, у него появился крестный. Француз. Журналист. И очень богатый человек. В Париже у крестного имелась роскошная квартира, а под Парижем, в Мезон-Лафит, еще и вилла. Как раз в данный момент ему требовался туда сторож и садовник. Постоянно в имении хозяин, фамилия его была Трено, не жил, наезжал раз-два в месяц по воскресеньям. Коля обещал с ним переговорить.
— Не знаю, куда нас эти «сани» завезут, но если повезет, будет у нас и стол и дом, — так закончил свой рассказ об этой встрече Сережа.
А мы с Ниной посмеялись. Фамилия журналиста так и переводилась на русский язык: трено — сани.
Коля не подвел. В назначенный день Сережа отправился знакомиться с новоявленным крестным. Крестного не оказалось дома, но Сережу впустила горничная, приветливая, веселая бретонка.
— О, это вас прислал мсье Николя? Входите, входите, я в курсе дела. Но вам придется немного подождать, мсье Трено скоро придет.
Она усадила Сережу, сама, не переставая болтать, вытирала символическую пыль с натертой до блеска мебели.
— Вы не бойтесь, у мсье Трено можно работать. Он, правда, немного со странностями, — Тут она улыбнулась, сделала с хитрым видом значительную паузу, но неожиданно сменила разговор и спросила, — а хотите, я вам покажу что-то интересное?
Прикусила румяную губку, воровато открыла дверь в соседнюю комнату и поманила Сережу пальцем. Сережа поднялся заинтригованный. Люси (так звали горничную) шепнула:
— Там у него картины, целая коллекция.
Сережа вошел в комнату и остолбенел. Все стены от пола до потолка были увешаны не картинами, нет — православными иконами.
В драгоценных ризах, без риз, большие, маленькие, старинного письма Иисусы и Богоматери укоризненно взирали на Сережу со стен. Люси испуганно потянула его за рукав:
— Идемте, кажется, он пришел.
Это был хороший выход из положения. Возможность исчезнуть на некоторое время из Парижа подвернулась кстати. Хлопоты Данилы Ермолаевича и Тамары Федоровны ни к чему не привели. Об Ольге Романовне и Софочке не было ни слуху ни духу, а Юру Скобцова, несмотря на обещание, немцы не выпустили. Данила Ермолаевич посоветовал нам как можно скорее ехать в Мезон-Лафит.