Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
На Кэ вдоль Сены иду медленно. Куда торопиться? День не жаркий, чуть затуманенный. Справа вдоль Сены лотки букинистов. На другой стороне — дома. В нижних этажах — магазины с птицами, аквариумными рыбками, снастями для охоты и рыбной ловли.
Для начала подхожу к лоткам, листаю книги. Ничего интересного. Да я и не собираюсь ничего покупать. Чтобы найти что-нибудь стоящее, надо долго рыться в завалах. Старичок-хозяин в широкой полотняной шляпе не обращает на меня никакого внимания, дремлет, лишь иногда приоткрывает один глаз на прохожих.
Побродила среди лотков, так же неторопливо перешла улицу. В этой части Парижа не положено спешить.
Вот и
— Tu est bete, ma fille! [36]
Низенький, круглолицый продавец смущенно улыбается:
36
Ты глупа, моя дочь. (франц.).
— Не обижайтесь, мадмуазель, он всем так говорит, мужчинам тоже. И кто только его научил!
Потом он ловит для меня канарейку, бережно переворачивает птичку, дует ей в перышки на животе, сажает в коробочку. Я немного волнуюсь.
— А вы не ошиблись, мсье, это действительно канарейка, а не кенарь? Ведь они в одной клетке станут драться.
— О, мадмуазель, я же дул ей в перышки. И потом мне невыгодно ошибаться. Кенарь стоит дороже.
С улыбкой подает живую покупку. Пора ехать домой. Спускаюсь в метро, покупаю розовый билет первого класса. Билеты второго класса — зеленые. И вагоны тоже зеленые. Еду в красном вагоне, чтобы меня не затолкали с моей птахой. В первом классе свободно, но мы редко позволяем себе такую роскошь, метро приходится пользоваться каждый день».
Я любила свои дневники, делала записи довольно часто. К сожалению, во время войны почти все тетради пропали. Жаль. По ним я могла бы припомнить множество навсегда позабытых мелочей.
Лагерь на Cote d’azur [37] получился отличный. Словно шагнула обратно в детство. Римма Сергеевна прозвала наше сообщество девичьим монастырем. Мужчин и вправду мало. Петр Петрович, заведующий хозяйством, он же водитель дряхлого нашего автобуса, усатый повар дядя Миша и молоденький его помощник.
37
Лазурный берег. (франц.).
Жили на горе, в наполовину разрушенной вилле. К морю вела каменная лестница с выбитыми ступенями, кругом зеленел запущенный сад. Олеандры, мимозы, пальмы — все перевито ползучими ветками, не пробиться сквозь чащу. Второй этаж выходил на широченную террасу с видом на море. В теплые ночи на ней спали, но когда начинался мистраль, уходили в комнаты и мучились из-за писка и беготни мышей.
И снова Париж. Возвратилась с Атлантики и младоросская спортгруппа. С этого времени я зачастила на улицу Дальре. Татка же, напротив, стала ходить от случая к случаю, потом бросила — не прижилась.
В ближайшее воскресенье отправилась навестить Татьяну Алексеевну. Позвонила у знакомой двери. Открыла новая гувернантка Франсин, Маргарита Ивановна. Существо безбровое, длинноносое и невероятно плаксивое. Я ее и прежде встречала в этом доме.
Грохот падающего стула,
— Моя Наташа пришла! Моя дорогая fillette [38] !
— Франсин, разве можно так шуметь! — накуксилась Маргарита Ивановна, — у меня может начаться мигрень.
38
Девчонка. (франц.).
От нее я узнала все новости. Няня Стефа уехала в Польшу к сыну. Татьяне время от времени делают мелкие операции. Вот и сегодня она ушла на массаж.
В перерывах, когда Фросенька убегала в детскую принести показать новую куклу или пригоршню стеклянных шариков, Маргарита Ивановна, наполняя слезами глаза, жаловалась на Татьяну, на ее вконец испорченный характер.
— Она стала такая нервная, такая резкая. Срывается, кричит. Невыносимо, невыносимо…
Мне тяжело было находиться в этой квартире. Сколько воспоминаний! Там, у окна, чтобы лучше видеть работу, любила сидеть Оленька. Приходила няня Стефа, складывала руки под передником, спрашивала: «Девочки, а не пора ли нам отведать горячих коржиков?»
Заглянула в комнату, где была наша мастерская. Заброшено, пусто. С голых болванок некому даже пыль стереть. Поиграла часок с Франсин и ушла. Татьяны Алексеевны так и не дождалась.
Нам больше не суждено было встретиться. Еще два раза приходила и всякий раз не заставала ее, и только от общих знакомых стороной доносилось, что живет Татьяна Алексеевна тихо, замкнуто, почти никого не принимает, все свободное время отдает мужу и дочери.
Во время войны Бертран дю Плесси погиб на линии Мажино. В 1945 году, забрав Фросеньку, Татьяна Алексеевна навсегда уехала из Парижа к отцу в Америку.
12
Не та мастерская. — Стерники. — Судьба. — Сережа
В эту большую французскую мастерскую я пришла по объявлению. Хозяин, типичный чернявый француз, весьма любезен:
— Я возьму вас на пробу, на два дня. Вот фетровые колпаки, фасоны придумайте сами. Когда шляпы будут готовы, принесите показать, — он позвал кого-то, — Жанин, найдите для новой работницы место, покажите, где болванки, сушилка и прочее.
Мастерская — необъятная комната с подсобками. Жара, духота, шум. Работниц много, работают парами. Мастерица первой руки, мастерица второй руки. Между парами ни дружбы, ни мира. Первой руке не выгодно, чтобы вторая обогнала. Конкуренция, борьба за место. Между работницами бегают, разрываются на части арпетки. Этих и вовсе держат в черном теле. Подай, принеси, нагрей, просуши! Учить их чему-нибудь и в голову никому не приходит. Ох, долог, труден путь от арпетки до мастерицы первой руки. Как не вспомнить мою дорогую Татьяну!
Ко мне подходит кудрявая девочка лет пятнадцати:
— Отнести в сушилку?
— Нет, подожди, я еще не кончила натягивать фетр. Ты умеешь это делать?
Она отрицательно мотает головой, тугие локоны шлепают по щекам.
— Смотри, тянешь, потом закрепляешь гвоздиками и тянешь дальше. Если потянуть сразу резко, можно порвать фетр.
Рядом с нами работает мастерица с жилистыми руками и сутулой спиной, смотрит неодобрительно. Я закончила, девочка благодарно улыбнулась и унесла заготовку в сушилку. Локоны так и плясали над ее тонкой шейкой. Я взяла следующий колпак. Что бы такое интересное придумать?