Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
— Хорошо, — похвалил через два дня хозяин. — Сделано со вкусом, есть линия. Я вас беру, только учтите, работать придется в два раза быстрей.
Вечером я пришла домой и сказала маме, что на работу меня не взяли. Молча поела, больше ковырялась в тарелке, молча ушла к себе. Не зажигая света, бросилась на кровать тихо плакать в тряпочку. Не взяли…
Еще как взяли! Даже похвалили. Завтра можно идти и приступать к работе. И платят прилично.
Но я не пойду. Я постыдно, трусливо сбежала. Даже за деньгами за два пробных дня не пойду. Не смогу. Я не выдержу там!
Зажегся свет, вошла мама.
— По
— По случаю вранья, — ответила я глухо в подушку.
— Тебя приняли, — догадалась мама, — тебя приняли, но ты не хочешь там работать.
Я промолчала. Мама села рядом, повернула к себе мое заплаканное лицо. Я прижалась к ее ладони и стала рассказывать все по порядку. Мама внимательно слушала и вытирала краем простыни каждую мою слезищу.
— Бедная моя девочка, — вздыхала мама, — и тебе, как и всем нам, тоже не повезло. Но что я могу сделать? Что я могу?.. Ты в мастерскую эту не ходи. Раз чувствуешь, что не можешь, — не ходи. Господи, хоть бы детям твоим посчастливилось!
— У меня не будет детей! — заорала я.
— Это почему?
Я прикусила язык. Она не знала правды. Я заторопилась, чтобы она ничего не почуяла.
— Не хочу больше выходить замуж. Хватит с меня одного опыта.
— Дурочка, — усмехнулась мама, — и куда вы торопитесь? Встретишь, полюбишь хорошего человека, все у тебя наладится. А работу ищи другую.
Легко сказать! И многое можно было бы сказать. Упрекнуть за Бориса Валерьяновича. Плохо отговаривала, плохо противилась, только рыдала беспомощно во время венчания. За несбывшиеся мечты о театре. За Сашу… Но зачем? Разве она виновата? Она безропотно выслушает мои упреки, станет смотреть жалкими глазами.
Мы молчали. Смотрели друг на друга и все-то — и она, и я — все-то мы понимали. Она свою вину знала, я — свою. Зачем же вслух? Que faire, faire-то que [39] , как говорили в таких случаях в Париже.
Работу помогла найти Марина. Производство шелковых шарфиков заглохло. Они вышли из моды. Ей удалось найти место по кустарной раскраске пасхальных яиц, смешных деревянных человечков и прочей дребедени. В том же доме была еще одна мастерская, шляпная, и туда как раз требовалась работница. Марина принесла адрес, на следующий день я отправилась на поиски удачи.
39
Что делать, делать-то что? — с шутливым присоединением русской частицы «то» к французскому слову. Шутка Н А. Тэффи.
Повезло. С хозяйкой договорились сразу, и в тот же день приступила к работе.
Хозяек было две, мама и дочка. Мама — Раиса Яковлевна Стерник, дочь — Виолетта, Виля. Муж Вили — коммивояжер, в постоянных разъездах, тихий и добрый еврейчик. Мать и дочь тоже добрые, чуточку смешные и, что удивительно для евреек, совершенно не практичные.
Мастерская находилась прямо на квартире, где они и жили. Шляпы делались дорогие, на заказ. Клиентуру составляли большей частью польки и богатые еврейки, но иногда приходили и француженки. Работали мы втроем и громко именовались «Мезон Рашель» — «Дом Рашель».
Раиса Яковлевна говорила на русском, польском, французском и еврейском. На всех языках с сильным акцентом. Не знаю, правда, как насчет еврейского, в данном случае судить не могу. Ко мне она с самого
— Кушай, кушай, все вкусно. Никто так вкусно не стряпает, как старые еврейки. А девушка должна быть кругленькой. Какому мужу понравится костяшки такие обнимать?
С набитым ртом я всячески пыталась отвергнуть возможное замужество. Раиса Яковлевна с сомнением разглядывала меня.
— Она мне будет рассказывать!
Помимо нашей троицы в квартире каждое утро появлялась некая Дуся. Она изображала femme de menage. Нелепое, забитое создание.
В тридцать пять лет выглядела старухой, с наполовину выбитыми зубами, шамкающим проваленным ртом и седыми, свалявшимися в паклю волосами. Был у нее муж по имени Ваня. И колотил он бедную Дусю смертным боем после каждой хорошей попойки. Хорошая же попойка полагалась ему по расписанию через день. Понять, каким ветром занесло в эмиграцию этих несчастных, не было никакой возможности.
Дуся ходила в лавку за продуктами, убирала квартиру, делала постирушки. Все одинаково плохо. Когда Раиса Яковлевна отчитывала ее, стояла, опустив голову, уронив безвольные руки, и молчала, как убитая. Каждый раз Раиса Яковлевна грозилась уволить ее и не увольняла.
— Я прогоню — кто возьмет? Она в другом месте и пяти минут не продержится.
И была еще одна странная личность в этой квартире. Он появлялся раз в день, всегда с черного хода, здоровенный детина. Не руки — ручищи, не ноги — ножищи. И крохотные беспокойные глазки под нависающей надо лбом буйной чупрыной.
— Кто это? — спросила я у Раисы Яковлевны.
Она ответила почему-то шепотом:
— Это русский донской казак Федя.
Как будто бывают французские или китайские казаки!
Русский донской казак Федя не имел вида на жительство и подлежал высылке. Как он приблудился к моим еврейкам, покрыто мраком. Они содержали его нелегально, на шестом этаже в каморке для прислуги. В кухню Раисы Яковлевны Федя пробирался тайком, чтобы поесть, остальное время сиднем сидел на мансарде и ничего не делал. Лишь изредка ходил за покупками на базар, приносил бифштексы. Толстые — себе, тонкие — Раисе Яковлевне. За ее же деньги. Стерники знали о Федином плутовстве и добродушно посмеивались.
В начале октября позвонила Маша и по вредной привычке с места в карьер стала орать в трубку, будто пожар.
— Нац-мальчики собираются наших бить! Приходи обязательно!
Я отутюжила блузку, надела синюю юбку, лодочки на высоком каблуке, жакет. Повертелась перед зеркалом, подмигнула себе самой и отправилась на собрание. Для такого важного случая был снят вместительный зал на улице Вожирар.
В зале толпился народ, мелькали репортеры из русских газет, все знали о готовящейся провокации. Наконец появились пожилые нац-мальчики, пожилые же младороссы повели с ними словесный бой. Спортгруппа и молодые нац-мальчики свистели и улюлюкали в нужных местах. Вскоре нац-дяденьки стали выбираться из зала, обругав на прощанье наших большевиками и паршивыми жидами. Злые крики их неслись из теснимой к выходу толпы. Какому-то репортеру из «Возрождения» все же заехали в ухо. Он озирался и никак не мог сообразить, с чьей стороны. В какой-то момент чуть не произошла свалка, но вскоре все утихло. Младороссы собирались кучками и страстно обсуждали «прекрасные результаты собрания». Спортгруппа растащила стулья и бросилась танцевать.