Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
— И правда. Тогда пускай платок будет не кружевным, но маленьким. Простой, но хорошего качества. Где у нас там описание платка? Ох, боже мой! Нет, я сама отвечу! Да? Да? Да! Нет, вряд ли. Спросите моих агентов. До свидания. Какой-то клуб хочет провести дискуссию «Должны ли гении вступать в брак?». Вряд ли этот вопрос лично касается кого-то из членов клуба, непонятно, чего им так беспокоиться. Да, мисс Брэйси? Уилфрид? К черту Уилфрида! Я начинаю ненавидеть этого человека.
Когда настало время чая, Уилфрид настолько отбился от рук, что Гарриет в ярости отложила диктовку и отправилась на литературный коктейль. Комната, в которой проходило мероприятие, была невыносимо душной и забитой людьми. Все собравшиеся авторы обсуждали (а) издателей, (б) агентов, (в) продажи своих книг, (г) продажи чужих книг и (д) необъяснимое поведение жюри конкурса «Книга момента», которое присудило свою эфемерную корону роману Таскера Хеппелуэйтера «Черепаха Квази». Один из заслуженных членов жюри заявил, что он закончил читать эту книгу, обливаясь слезами. [161]
161
Черепаха Квази, персонаж сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране Чудес», тоже постоянно обливался слезами.
162
Маленькие колбаски (фр.), закуска к аперитиву.
— А про что «Черепаха Квази»? — спросила Гарриет.
На это писатели не смогли ответить ничего определенного, но молодой человек, который сочинял для журналов юмористические рассказы и поэтому мог себе позволить широту взглядов в отношении большой прозы, сказал, что он читал книгу и нашел ее довольно интересной, хоть и длинноватой. Она об инструкторе по плаванию, который работает на водном курорте и так насмотрелся на плавающих красавиц, что у него развился мощный антинудистский комплекс, подавляющий все естественные эмоции. Поэтому он нанялся на китобойное судно и в первый же вечер влюбился в эскимоску, потому что она была вся так прекрасно закутана в сто одежек. И он на ней женился и привез в свой пригород, где она влюбилась в нудиста-вегетарианца. Тогда супруг слегка повредился рассудком: у него развилась мания, и он стал проводить все свободное время, пялясь на гигантских черепах в аквариуме — все глядел и глядел, как эти медлительные странные чудовища важно плавают по кругу в своих панцирях. Но, конечно, там еще много чего — это такая книга, которая отражает взгляды автора на Вещи в Целом. По его мнению, ей больше всего подходит определение «значительная».
Гарриет подумала, что, в конце концов, сюжет «Смерти меж ветром и водой» не так уж и плох. В нем, по крайней мере, не наблюдается особой значительности.
На Мекленбург-сквер она вернулась в раздражении. Открывая входную дверь, Гарриет услышала, как на втором этаже заполошно звонит телефон. Она бросилась наверх — ведь с этими звонками никогда не знаешь. Стоило ей вставить ключ в замочную скважину, телефон замолчал.
— Проклятье! — сказала Гарриет.
На полу в коридоре лежал конверт. В нем оказались газетные вырезки. В одной статье ее называли мисс Вайнс и упоминали степень, полученную в Кембридже, во второй сравнивали не в ее пользу с американским автором триллеров, третья содержала запоздалую рецензию на последнюю книгу, в которой полностью раскрывался сюжет, четвертая приписывала ей чужой триллер и отмечала, что она «живет играючи» (что бы это ни значило). «Бывают же такие дни, — огорченно подумала Гарриет. — Как есть первое апреля! А теперь еще ужинать с этим чертовым студентом и чувствовать бремя бессчетных лет».
К ее удивлению, однако, она получила удовольствие и от ужина, и от спектакля. В Реджи Помфрете она находила освежающую незамысловатость. Он ничего не знал о литературных склоках, ему не приходилось выбирать между личным и профессиональным; он от души смеялся незамысловатым шуткам, но не обнажал нервов — ни своих, ни чужих; не использовал двусмысленных слов; не провоцировал собеседника на нападение только для того, чтобы свернуться в шар, подобно броненосцу, оставляя лишь гладкий панцирь из иронических цитат; в его словах не было никаких подтекстов; он был добродушным, не очень умным молодым человеком и просто стремился доставить удовольствие той, что проявила
— Хотите зайти чего-нибудь выпить? — предложила Гарриет, когда они стояли на пороге ее дома.
— Большущее спасибо, — сказал мистер Помфрет. — Если еще не слишком поздно.
Он велел таксисту подождать и радостно затопал наверх. Гарриет открыла дверь квартиры и включила свет. Мистер Помфрет галантно наклонился, чтобы поднять письмо, лежащее на коврике.
— Спасибо, — сказала Гарриет.
Она провела его в гостиную и позволила помочь ей снять пальто. Через несколько мгновений она обнаружила, что все еще держит письмо в руках, а гость ее по-прежнему стоит.
— Простите! Садитесь, пожалуйста.
— Пожалуйста, — сказал мистер Помфрет, сделав жест, который означал «читайте, не обращайте на меня внимания».
— Ничего важного. — Гарриет небрежно бросила письмо на стол. — Я знаю, что в нем. Что вам налить? Поухаживаете за собой сами?
Мистер Помфрет оглядел имеющиеся напитки и спросил, что ей смешать. Когда вопрос с напитками был улажен, они замолчали.
— Э… кстати, — начал мистер Помфрет. — Как поживает мисс Каттермол? Я редко ее вижу с тех пор… Ну, с той ночи, как мы с вами познакомились. Последний раз, когда я ее видел, она сказала, что ей надо работать.
— Да, так и есть. У нее в следующем триместре экзамены второй ступени.
— Ох, бедная девочка! Она вами восхищается.
— Да? Не знаю почему. Я, кажется, довольно зверски с ней обошлась.
— Со мной вы тоже проявили твердость. Но я солидарен с мисс Каттермол. Абсолютно. То есть я имею в виду в восхищении вами.
— Как мило с вашей стороны, — рассеянно отозвалась Гарриет.
— Нет, правда. Никогда не забуду, как вы поставили на место этого Джукса. Вы знаете, что он попал в передрягу уже через неделю?
— Да. И это неудивительно.
— Ага. Ужасно противный тип. Мерзкий до мозга костей.
— Всегда таким был.
— Ну, пожалуй, много чести старине Джуксу, чтоб мы о нем разговаривали. Неплохое было шоу, как вам?
Гарриет взяла себя в руки. Она внезапно устала от мистера Помфрета и захотела, чтобы он ушел, но было бы бесчеловечно проявить такую невежливость. Она заставила себя с живым интересом побеседовать о представлении, на которое он ее любезно пригласил, и так преуспела, что прошло почти пятнадцать минут, прежде чем мистер Помфрет вспомнил о своем такси и распрощался в самом радужном расположении духа.
Гарриет взяла письмо. Теперь, когда она могла его прочитать, ей расхотелось это делать. Ожидание испортило ей весь вечер.
Дорогая Гарриет,
Я посылаю свой вопрос с неумолимой регулярностью налогового инспектора, и, может быть, Вы говорите, увидев конверт: «О боже! Опять». Единственная разница заключается в том, что на налогового инспектора рано или поздно приходится обратить внимание. Вы выйдете за меня замуж? Этот вопрос начинает выглядеть как строка из фарса, скучная, пока не начнешь повторять ее достаточно часто, а уж после каждый повтор вызывает все более громкий взрыв смеха.
Я бы хотел написать слова, которые прожгли бы бумагу, но такие слова имеют одну особенность: зачастую они не только незабываемы, но и непростительны. А бумагу Вы сожжете в любом случае, так что пусть на ней лучше не будет ничего такого, чего Вы не смогли бы забыть, если б захотели.
Ну все, кончено. Не беспокойтесь.
Мой племянник (в котором Вы, между прочим, пробудили поразительную совестливость) скрашивает мою ссылку темными намеками на некие неприятные и опасные обязанности, которые Вы возложили на себя в Оксфорде и о которых долг чести велит ему молчать. Надеюсь, он ошибается. Но я знаю, что если уж Вы взялись за что-то, неприятности и опасности не заставят Вас свернуть с пути, и боже упаси, чтоб заставили. Что бы это ни было, желаю Вам удачи.
В данный момент я не принадлежу себе, не знаю, куда меня пошлют и когда я вернусь, — надеюсь, что скоро. А пока — могу я надеяться, что Вы будете сообщать мне время от времени, что с Вами все в порядке? Ваш, больше чем свой собственный,
Прочитав письмо, Гарриет сразу поняла, что ей не будет покоя, пока она не ответит. Горечь двух первых абзацев легко объяснялась двумя вторыми. Он, видимо, думал — не мог не думать, — что, зная его все эти годы, она доверилась не ему, а мальчишке вдвое его моложе, его собственному племяннику, с которым и знакома-то была всего пару недель и полагаться на которого не имела никаких оснований. Что еще хуже, Питер не стал ничего комментировать, не задал ни одного вопроса. Еще большее великодушие он проявил, не предложив помощи и совета, которые она могла бы отвергнуть. Он ясно дал понять, что она имеет право подвергнуть себя любому риску. «Будьте осторожны», «ужасно, что вам грозит опасность», «если бы только я мог быть рядом, чтобы защитить вас» — любая такая фраза выражала бы естественный мужской порыв. Не нашлось бы и одного мужчины на десять тысяч, который сказал бы: «Неприятности и опасности не заставят Вас свернуть с пути, и боже упаси, чтоб заставили». Это было признание равенства, которого она от него не ожидала. Если и о браке он думает в таком же ключе, то это заставляет взглянуть на всю проблему в новом свете, но вряд ли это возможно. Чтобы выбрать подобную линию и придерживаться ее, он должен быть не мужчиной, а чудом природы. Но недоразумение с Сент-Джорджем нужно разрешить немедленно. Она писала быстро, стараясь не останавливаться и не особенно задумываться.