Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
— Бывает страсть к недостижимому.
— Но вы этого достигаете. Во всяком случае, так кажется.
— Как истинный приверженец классицизма? Нет. Боюсь, в лучшем случае это равновесие противоборствующих сил. Река снова становится людной.
— Многие выходят покататься после ужина.
— И почему бы им не кататься? Вы не замерзли?
— Нисколько.
Он уже второй раз за пять минут остановил ее на подступах к своей личной территории. Его настроение изменилось, он снова опустил забрало. Нельзя было еще раз проигнорировать знак «Проход запрещен», так что она позволила ему сменить тему. Так он и сделал
— Застрял.
— А что с ним случилось?
Пришлось изложить весь сюжет «Меж ветром и водой». Это была сложная история, и немало воды утекло под лодкой прежде, чем она дошла до завершения.
— Тут нет никакой принципиальной неувязки, — сказал он и предложил несколько небольших изменений.
— Как вы умны, Питер! Конечно, вы правы, так гораздо лучше решается проблема часов. Но почему все это кажется таким картонным?
— По-моему, все дело в Уилфриде, — ответил Уимзи. — Я знаю, что он собирается жениться на девушке, но разве обязательно быть таким остолопом? Зачем он прячет улики и придумывает все это ненужное вранье?
— Потому что думает, что она виновна.
— Да, но почему? Он влюблен без памяти, она свет его очей, и тем не менее какой-то несчастный носовой платок в спальне тут же убеждает его, что она не только была любовницей Винчестера, но и укокошила его в особо изощренной манере, — и все это на основании улик, по которым и собаку не повесишь. Может, бывает и такая любовь, но…
— Но вы хотите сказать, вы бы так не поступили. Собственно, вы действительно так не поступили…
Вот она опять, эта прежняя ярость, желание ударить побольнее, чтобы только увидеть, как он поморщится.
— Нет, — ответил он. — Я рассуждал отвлеченно.
— Чисто академически.
— Да, если хотите. С логической точки зрения поведение Уилфрида кажется мне необоснованным.
— Что ж, — сказала Гарриет, вновь обретя самообладание, — с академической точки зрения я готова признать, что Уилфрид — первостатейный идиот. Но если он не спрячет платок, что будет с моим сюжетом?
— А вы не можете сделать Уилфрида одним из тех ужасающе совестливых людей, которых вырастили в убеждении, что все приятное наверняка грешно? Тогда он может думать, что раз девушка кажется ему ангелом света, тем больше оснований верить в ее виновность. Пусть у него будет отец-пуританин и вера в геенну огненную.
— Питер, а это идея.
— Пусть пребывает во власти мрачного убеждения, что любовь порочна по самой своей сути и он может очиститься, лишь взяв на себя грехи этой женщины и погрузившись в искупительное страдание. Он все равно будет идиот, да еще и с патологией, но так его идиотизм хотя бы выйдет последовательным.
— Да, это интересно. Но если дать Уилфриду такие яростные и правдоподобные чувства, вся книга может потерять равновесие.
— Тогда придется оставить детектив-головоломку и для разнообразия написать книгу о живых людях.
— Я боюсь, Питер. Слишком близко к болевым точкам.
— Возможно, это самое мудрое, что вы можете сделать.
— Выплеснуть все наружу и отделаться?
— Да.
— Я подумаю. Но это может оказаться ужасно болезненно.
— Пусть это будет сколь угодно болезненно — какая разница, если получится хорошая книга?
Этот ответ застиг
— Вы пока не написали такую книгу, которую могли бы написать, если бы захотели, — продолжал он. — Может, потому, что все еще было слишком свежо. Но сейчас вы уже готовы, вопрос только в том, хватит ли у вас…
— Храбрости? — спросила Гарриет.
— Вот именно.
— Не думаю, что смогу это сделать.
— Нет, сможете! И не успокоитесь, пока не сделаете. Я двадцать лет пытался убежать от себя — это невозможно. Зачем совершать ошибки, если не можешь извлечь из них пользу? Рискните. Начните с Уилфрида.
— Черт бы побрал Уилфрида! Ладно, попробую. Может, он станет не таким картонным.
Он высвободил правую руку от весла и примирительно протянул ее Гарриет.
— Простите. Вечно всех учу жить с неповторимым высокомерием.
Она приняла руку и извинения, и они поплыли дальше в согласии. «И ведь в самом деле, — думала Гарриет, — мне пришлось принять от него много чего другого». Она удивилась, что не чувствует никакого внутреннего сопротивления.
Они простились у ворот.
— Спокойной ночи, Гарриет. Завтра я верну вам манускрипт. Вечером вам удобно? Я обедаю с Джеральдом, буду давать сурового дядюшку.
— Приходите тогда часов в шесть. Спокойной ночи и большое спасибо.
— Это я у вас в долгу.
Питер учтиво ждал, пока она запрет тяжелые решетчатые ворота.
— И во-от воро-ота монастыря закрылись за Со-оней, — протянул он приторным тоном.
Затем хлопнул себя по лбу театральным жестом, испустил горестный вопль и угодил прямо в объятия декана, которая возвращалась в колледж своей обычной бодрой рысцой.
— Так ему и надо! — сказала Гарриет и побежала по дорожке, так и не увидев, чем закончился инцидент.
Забравшись в постель, она вспомнила простодушную молитву благонамеренного, но не слишком красноречивого викария, которую, однажды услышав, запомнила на всю жизнь: «Господи, научи нас брать свое сердце и смотреть ему в лицо, как бы трудно это ни было».
Глава XVI
225
«Глашатай».