Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
— Такая правда всегда относительна, — возразила мисс Эдвардс.
Декан и мисс Берроуз вцепились в этот аргумент, и Гарриет увидела, что спор вот-вот уйдет в другую сторону, а значит, пришел момент бросить мяч обратно в круг. Теперь она понимала, чего он хочет, хотя и не понимала зачем.
— Если вы не можете договориться о художнике, то пусть будет кто-то другой. Например, ученый.
— Я не возражаю против научной халтуры, — сказала мисс Эдвардс. — Например, популярная книга — не обязательно антинаучная.
— До тех пор, — вставил лорд Питер, — пока она не фальсифицирует факты. Но это может быть и что-то другое. Есть такой роман под названием «Поиск»…
— Чарльз
— Я знаю, — сказал Питер. — Возможно, потому я ее и вспомнил.
— Я не читала этот роман, — призналась ректор.
— А я читала! — сказала декан. — Это о человеке, который начинает как ученый, и все у него идет очень хорошо, а потом он должен получить важную административную должность, и тут он обнаруживает, что по небрежности допустил ошибку в научной работе. Не проверил результаты помощника или что-то такое. Кто-то выясняет это, он не получает должность. И решает, что наука его не интересует.
— Ясное дело, — заметила мисс Эдвардс. — Его интересует должность.
— Но, — возразила мисс Чилперик, — если это была просто ошибка…
— Там главное, что ему говорит пожилой ученый, — сказал Уимзи. — Он говорит: «Единственный этический принцип, без которого невозможна наука, — это всегда говорить правду любой ценой. Если мы не станем наказывать за невольные ошибки, то откроем дорогу намеренно ложным утверждениям. А намеренно ложное утверждение — самое серьезное преступление, которое может совершить ученый». Что-то в таком роде, возможно, я не совсем точно цитирую.
— Ну, это несомненно. Ничто не может оправдать намеренную фальсификацию…
— А какой смысл в намеренной фальсификации? — спросила казначей. — Какая от этого может быть выгода?
— Бывает, и часто, — ответила мисс Гильярд. — Ради победы в споре. Или из честолюбия.
— Какого честолюбия? — удивилась мисс Лидгейт. — Какое удовлетворение можно получить от репутации, которую ты не заслуживаешь? Это ведь ужасно.
Ее невинное негодование несколько разрядило обстановку.
— А как же Лжеисидоровы декреталии, Чаттертон, Оссиан, Генри Айрленд, [248] все эти памфлеты XIX века…
248
Все перечисленное — разного рода мистификации и подделки. Лжеисидоровы декреталии — сборник подложных церковных документов, составленный в середине IX века в империи Каролингов для обоснования притязаний римских пап на верховенство над светской властью. Томас Чаттертон (1752–1770) — английский поэт, выдававший свои произведения за средневековые записи (некоего Томаса Роули), найденные в древней церкви. Оссиан — кельтский бард III века, который стал героем знаменитой мистификации: в середине XVIII века поэт Джеймс Макферсон опубликовал прозаические переводы на английский язык нескольких поэм, якобы принадлежавших Оссиану, эта публикация наделала много шуму, однако предъявленные Макферсоном «оригиналы» считаются подделкой. Уильям Генри Айрленд (1775–1835) — английский литератор, известный своими подделками рукописей Шекспира.
— Я знаю, что люди это делают, — раздраженно сказала мисс Лидгейт. — Но зачем? Они, вероятно, безумны.
— В том же романе, — продолжила декан, — кто-то нарочно
— Ох уж эти жены и дети! — проговорил Питер.
— И автор это одобряет? — поинтересовалась ректор.
— Ну, книга на этом кончается, — ответила декан. — Так что, видимо, да.
— Но одобряете ли вы? Опубликовано ложное утверждение, человек, который мог исправить ошибку, не делает этого из милосердия. Поступил бы так кто-нибудь из вас? Вот вам пробный камень, мисс Бартон, без всякого перехода на личности.
— Конечно, никто бы так не поступил, — сказала мисс Бартон. — Даже ради десяти жен и пятидесяти детей.
— И ради Соломона со всеми его женами и наложницами. Поздравляю вас, мисс Бартон, со столь трезвым и неженственным суждением. И что же, никто не заступится за жен и детей?
(«Я знала, он что-то замышляет», — подумала Гарриет.)
— А вам бы хотелось, чтоб вступились, не так ли? — парировала мисс Гильярд.
— Тут вы загнали нас в угол, — признала декан. — Если мы вступимся за жен и детей, вы скажете, что женственность несовместима с наукой. А если не вступимся — что наука лишает нас женственности.
— Поскольку я могу вас обвинить, что бы вы ни сказали, — ответил Уимзи, — вы ничего не потеряете, сказав правду.
— Никто не станет оправдывать то, чего нельзя оправдать, — заявила миссис Гудвин, — вот вам правда.
— В любом случае это искусственный пример, — живо добавила мисс Эллисон. — Такое вряд ли могло бы случиться, а если бы и случилось…
— Это случается, — сказала мисс де Вайн. — Это случилось со мной. Я могу рассказать — разумеется, не называя имен. Когда я была в Флэмборо-колледже, мы экзаменовали кандидатов на профессорскую должность в университете Йорка, и один человек прислал очень интересную историческую работу. Это был весьма убедительный трактат, вот только все выводы в нем были ошибочны — я как раз знала это, поскольку в одной малоизвестной библиотеке за границей видела письмо, полностью опровергавшее представленную нам концепцию. Я наткнулась на него случайно, работая над чем-то другим. Это, конечно, не имело бы никакого значения. Но, судя по некоторым данным, наш кандидат должен был иметь доступ в ту библиотеку. Я сделала запрос, и выяснилось, что он действительно там был и, судя по всему, видел письмо, но сознательно скрыл его существование.
— Но откуда вы знаете, что он видел письмо? — взволнованно спросила мисс Лидгейт. — Он мог пропустить его по небрежности. И это совсем другое дело.
— Он не только видел его, — ответила мисс де Вайн, — он его украл. Мы вынудили его признаться. Он натолкнулся на это письмо, когда его труд был почти завершен и уже не оставалось времени все переписывать. И кроме того, для него было бы большим ударом отказаться от своей теории — он успел очень ею увлечься.
— Боюсь, это признак несостоятельного ученого, — произнесла мисс Лидгейт траурным тоном, каким говорят про неоперабельный рак.
— Но вот что любопытно, — продолжала мисс де Вайн. — Он был непорядочен настолько, чтобы выдвинуть ложную теорию. И все-таки был слишком хорошим историком, чтобы уничтожить письмо. Он оставил его у себя.
— Казалось бы, — проговорила мисс Пайк, — оно должно было ему досаждать, как больной зуб.
— Может быть, он играл с мыслью как бы найти его снова и очистить свою совесть, — сказала мисс де Вайн. — Не знаю. Думаю, он и сам толком не знал.
— Что с ним стало? — спросила Гарриет.