Возвращение в Панджруд

Волос Андрей Германович

— Невольное заблуждение! Нерасторопные слуги виноваты! Эмир нашел в покоях тридцать золотых блюд!

— Тридцать золотых блюд? — недоверчиво переспросил Большой сипах-салар.

— С драгоценными камнями!

— Камнями?..

— Просит прийти за ними! Чтобы ты мог украсить свой пир!

— Сейчас?

— Сейчас! — настаивал гонец, непреклонно тряся пикой. — Немедленно! Чтобы потом разговору не было!

— Какого разговору? — тянул время Фарид-мукомол, напряженно размышляя.

— Такого! Что, дескать, великий эмир для тебя что-то пожалел! Говорит, сейчас иди! Чтобы все видели его щедрость!..

— Так, значит, — пробормотал Фарид-мукомол, озираясь.

У него был выбор, и этот выбор казался ему простым.

Если бы

он мог иначе взглянуть на происходящее, то осознал бы всю опасность сложной ситуации. Не исключено, что на ум ему пришла бы возможность иных предпочтений. Например: или оставить сейчас свой крепкий дом, битком набитый вооруженными людьми — и не просто людьми, а самым цветом бухарского рыцарства, самыми отважными и умелыми его витязями, каждый из который стоит в бою по меньшей мере десяти простых ратников; и не просто верными, а решившими числить Большого сипах-салара своим эмиром — то есть предаться ему душой и телом на веки вечные. То есть, значит, или покинуть свой крепкий дом — поражавший воображение всякого, кто хоть краем глаза видел, хоть на полмизинца был посвящен в то, сколько и каких богатств в нем собрано (а в самое последнее время пополнившийся еще более чем пятьюдесятью штуками драгоценной утвари, полученной из казны эмира). Бросить всю роскошь, удобство, надежность — и, оставшись одиноким и беззащитным, направиться во дворец в расчете получить тридцать золотых блюд.

Или не делать этого.

Однако, на взгляд Фарида-мукомола, он стоял перед иным, чрезвычайно простым выбором: или получить еще тридцать драгоценных блюд, или удовольствоваться тем, что уже есть.

Выраженная в столь ясной форме задача несла в себе такой же ясный ответ: конечно же, получить, какие могут быть сомнения!..

— Э, Курбан! — хрипло крикнул Фарнд-мукомол, рассудив, что даже такой здоровый и крепкий человек, как он, не сможет единым разом унести тридцать золотых блюд. — Давай-ка иди повозку возьми! Во дворец поедем! Да пошевеливайся!

* * *

Обнаженные по пояс танцовщицы так стройны и гибки!.. Такими легкими движениями закидывают они согнутую левую ногу поверх прямой правой, так грациозно подбочениваются, так зазывно улыбаются, звеня ожерельями и бубенцами!.. так волнующе волнуются сложные покровы вокруг их полных бедер!..

Танцовщица, плясунья! Сердце твое созвучно сестрам-струнам, руки покорны начальнику-барабану! Струны зовут, барабан приказывает! И летишь ты, кружась будто жаркий снег! И кружишься ты вправо, и кружишься ты влево — десять тысяч кругов! Нет вращенью конца! С кем сравнить вас, плясуньи? Стремительный ветер от вас отстает! Даже спицы в колесах царей-колесниц неподвижны в сравнении с вами!..

Ханджар-бек шел вокруг, приглядываясь; в голове стучали обрывки слышанного когда-то напева. Как там?.. не вспомнить... но что-то такое, да... дескать, так неслись в бурном танце, что вихрь отставал...

Деревянных танцовщиц было четыре; умело раскрашенные, они стояли на невысоких постаментах вокруг центральной колонны.

— Крепко живет Большой сипах-салар! — пробормотал Ханджар-бек, озираясь.

Алебастровые стены играли тонкой резьбой. Простые геометрические узоры — елочки, ряды треугольников, квадратов, кругов, всякий раз с новой причудой соединенные друг с другом, — мешались со звездчатыми колючками чертополоха и стеблями растений; усыпанные крупными гроздьями виноградные лозы оплетали стволы деревьев, цеплялись за их сучки и корявые наросты. Пышные ветви устало склонялись к ясной глади прудов. Из синей воды удивленно смотрели глазастые рыбы, на берегах стояли, встревоженно озираясь, круторогие архары, угрюмые кабаны опасно топырили желтые клыки, и веселые всадники на рослых конях вздымали над ними свои смертоносные стрелы и пики. Потолок был захвачен крылатыми быками и драконами; с ними бесстрашно соседствовали голуби и куропатки, а в центре, обнимая крылами капитель, парила в огнистом оперении скуластая женщина-птица.

— Ничего, господин,

скоро и у вас будет дом не хуже, — услужливо напомнил сопровождавший его помощник. — Смотрите-ка, у сипах-салара в окнах слюда, а вы стекло поставите. Да и роспись сделаете не хуже.

Ханджар-бек крякнул. Слова, конечно, верные сказаны, не поспоришь. Все в целом так и есть. Но если начать разбираться с каждым в отдельности, голова кругом идет. Большой сипах-салар не потому в оконные проемы слюду поставил, что про стекло не знает. А потому что деньги умеет считать. Слюдяные окна обходятся дирхемов в пятнадцать каждое. Это вместе с ячеистыми алебастровыми рамами, куда вмазываются пластины слюды. А стекло — полтора динара. Это без рам и работы. Правда, выдувное. Оно хорошее — тонкое, ровное. В последнее время стали делать плоское. Разливают горячую массу на ровное, потом края обрезают. Оно и дешевле, и размером каждый кусок больше. Да вот, к сожалению, кривое. И толстое... То же и роспись. Если местных мастеров брать — дешевле. Но у них руки не из того места растут. Такого намазюкают — смотреть страшно. Дешевая рыбка — поганая юшка. Надо самаркандских. Еще лучше — уструшанских, пенджикентских... Да пенджикентцы нарасхват. А кто нарасхват — тот, понятное дело, цену ломит немыслимую, прямо живьем ест... Можно ли надеяться, что Большой сипах-салар, сделавшись эмиром, прибавит жалованье своим верным слугам? Надеяться можно. А вот рассчитывать — вряд ли. У нового эмира своих забот будет полон рот. Вот, например, первым делом ему стекло вместо слюды поставить надо...

— А уж место — и сравнить нельзя! — добавил помощник.

Место!.. Конечно, место Ханджар-бек выбрал хорошее, да ведь участок обошелся в двадцать пять тысяч динаров. И это на окраине! Мыслимое ли дело? Совсем люди с ума посходили. Ай-Тегину сказать, что его племянник участок под дом за двадцать пять тысяч взял, он рассудка лишится. С другой стороны, конечно, купил — не продал. Цены-то год от года поднимаются. Ну а как. Земли мало, народу много... никто в голой степи строить ничего не хочет, жмутся людишки к городским стенам. Но все-таки двадцать пять тысяч — это деньги большие. Не всякий заплатит. Люди-то по-всякому устраиваются. Вон, говорят, надим царевича Нуха... как его?..

— Как зовут этого, как его... — сказал Ханджар-бек, шевеля пальцами.

— Кого?

— Да этого, как его... с молодым эмиром дружит.

— Гурган?

— Да, да, Гурган.

— А что?

— Да ничего. Вспомнил, как он это... ты же мне и рассказывал. Помнишь?

— Что?

— Опять “что”! Землю-то себе добывал как — помнишь?

— Как не помнить, — обиделся помощник. — Конечно, помню. Я же и толковал...

— Ладно, ладно.

Да, вот так. Ловкий сучок. Если это правда, конечно. Людп-то разное говорят, всех не наслушаешься.

— А как думаешь, правда это?

– Что?

— Да про землю-то его.

— Вот тебе раз, — снова обиделся помощник. — Как же не правда, когда мне сам мулла говорил.

— Какой мулла?

— Который купчую заверял.

— Ах, купчую заверял!.. ну ладно, ладно.

Ханджар-бек покивал.

Ну да. Если мулла, тогда какие сомнения. Ловкач этот Гурган, ничего не скажешь. Хотел сад сторговать. Хозяин не уступал. Тогда он участок выше купил. И воду отвел... Вот жох так жох. Такие ушлые долго не живут...

— Что?

— Я говорю, ловкий больно. Может боком выйти.

— Ну да, — согласился помощник. Но затем пожал плечами и сказал: — А бывает, что и ничего.

Ханджар-бек тяжело на него посмотрел.

— Что? — удивился помощник.

— Умный больно... Иди-ка узнай что-нибудь. Где, вообще, Большой сипах-салар? Что мы тут толчемся, как на привязи?

Собравшиеся и впрямь толклись без дела. В пиршественные покои не приглашали, начало обещанного угощения отчего-то затягивалось. Вельможи прохаживались, сходились по трое, по четверо, толковали обо всякой всячине, похохатывали. Кое-кто уже вольно рассеялся по углам на кипах ковров и курпачей.