Возвращение жизни

Шульман Дмитрий

Прошло совсем немного времени. Каждая привезенная вещь нашла свое место в зимовье. А когда каша сварилась, печка раскалилась докрасна, и крышка чайника стала подпрыгивать, собак позвали. Айка, лежавшая у порога, проголодавшаяся и одурманенная запахом еды, мгновенно оказалась у ног хозяина. От нетерпения она переступала лапами на месте и заглядывала ему в глаза. Боцман повернул голову и даже сделал движение, чтобы подняться, но вильнул хвостом и остался лежать. В избушку ему заходить не хотелось… Его окликнули еще раз, но он, извиняясь, вильнул хвостом

и остался лежать на снегу, устроившись на ночь.

Под утро похолодало. Тонкие ветки, обледеневшие в оттепель, под порывами ветра постукивали в темноте, но большие деревья не трещали, а значит, и мороза сильного не было. Боцман не спал: он лежал, свернувшись и прикрывая нос пушистым хвостом, и смотрел, как месяц переплывает старый геологический профиль, уходящий от зимовья вверх в сопки. Одним краем он зацепился за ветки лиственницы, и они стали золотыми, другой повис над ледяными сопками – в прозрачном ночном воздухе казалось, что они совсем рядом.

Под утро пес задремал. Его разбудил шум в зимовье, когда растапливали печь. Из большой кастрюли Боцман получил свою порцию каши с рыбой. Встал, потянулся, прогнул спину, по очереди вытянул задние лапы, завилял хвостом, быстро все съел, старательно облизал миску и уже не ложился на снег, а застыл у дверей в ожидании.

Он ждал этого очень долго и сейчас никак не мог прозевать, когда хозяин появится на пороге с ружьем. Айка наелась и суетилась вокруг избушки, пыталась заигрывать с Боцманом, но он зарычал, не сердито, но с явным пренебрежением, и она обиженно отошла в сторону.

Дверь скрипнула. Боцман присел, невысоко подпрыгнул, бросился вперед и заметался, растерянно оглядываясь, не зная, куда бежать. Потом сообразил и направился к реке. Айка побежала следом.

На снегу было много отпечатков. Боцман ходил от одной цепочки следов к другой, опускал нос в каждую ямку на снегу и вдыхал, жадно тянул в себя воздух. Следы ни о чем не говорили. Так продолжалось в течение часа. Несколько раз он поднимал голову и смотрел на хозяина. Если их взгляды встречались, пес опускал глаза и продолжал с усердием нюхать следы. Во всем его поведении чувствовались растерянность и виноватость. Одни следы были совсем без запаха, другие вроде бы пахли, но не было самого главного запаха, от которого кровь закипала, от которого хотелось преследовать и загонять.

В очередной раз уткнувшись носом в пустой след, Боцман беспомощно сел и осмотрелся вокруг.

Снег, синеватый на полянах и с изумрудным оттенком в густых ельниках, приглушал крики соек. Впереди простиралась большая марь, горельник, пустошь, лес начинался у другой реки… Жизнь Боцмана без охоты была похожа на это пустынное место, и пес понял, что там, возле реки, он должен найти тот след, что вернет его в молодость, и тогда он сможет доказать и себе, и новому хозяину, что в этой жизни он чего-то стоит.

…Оленья тропа на мари с сильным запахом потревоженного мха уже не смогла отвлечь внимание Боцмана от собольего следа. Он лишь на мгновение замер, почувствовав, как кровь шибче побежала

по жилам… Пес знал, что будет дальше, чутье его не обмануло… и соболь, загнанный на вершину лиственницы, был победой над его прошлым – над годами, бесцельно проведенными в тихой городской квартире.

…А потом потекли замечательные дни охоты. Прекрасная, совсем не забытая тайга помогла ему помолодеть и напомнила о человеке, который назвал его Боцманом.

Мальчишкам наших трех дворов

Кто в детские годы не играл в войну?.. Мы не просто играли – она еще была рядом, продолжала дышать в окопах и блиндажах. Мы находили черные солдатские жетоны, называемые медальонами смерти. Мы знали: если есть медальон – значит, нет солдата. Летними вечерами слушали военные рассказы. Правда, нечасто это бывало: не любили наши отцы вспоминать войну…

Они были очень скромными в послевоенной жизни. Дядя Леня воевал танкистом, дядя Ваня всю войну летал на По-2, доставляя почту на фронт. Дядя Витя сильно хромал: он командовал в полку разведкой и подорвался на мине. Они редко говорили о своем фронтовом прошлом.

Но 9-го Мая все надевали ордена и медали, а нас переполняла гордость за наших отцов, и мы становились летчиками, танкистами, разведчиками…

Мы играли в войну, и оружие у нас в основном было настоящее: у меня парабеллум (даже не ржавый, но без патронов), у Сережки ППШ – хороший автомат. Правда, было это вооружение у нас недолго: родители сдали в милицию. Патроны, снаряды, штык-ножи и пулеметные ленты многие мальчишки прятали в укромных местах. Все это было очень серьезно, порой на грани жизни и смерти. Снаряды с боеголовками мы не трогали, знали, что может рвануть, от гранат с проржавевшей чекой убегали, не прикасаясь, но все же мы были мальчишками…

Весной начинали распахивать поля за старым парком, где до войны были склады оружия. В первые часы войны немцы разбомбили аэродром, где базировались наши истребители, разбомбили и склады. Все разлетелось по полям. Потом еще были бои в сорок четвертом, когда освобождали город. Так вот, когда начинали пахать, мы шли буквально за плугом трактора и находили много чего интересного, но больше всего патронов. Большей частью они были от винтовок и пулеметов. Мы разряжали патроны, доставали порох, делали взрыв-пакеты, отдавали соседу-охотнику, но иногда бросали в костер.

Недалеко от наших домов построили новую городскую баню. Старая стояла заброшенная, двери и окна растащили, крышу разобрали, остались одни стены. В этих развалинах мы любили играть в войну. Каждую осень жгли костры и пекли картошку. И вот в тот год совсем недалеко от старой бани начали строить новое здание. Почему-то строители стали использовать развалины вместо туалета. Это, конечно, нас сильно огорчало, и мы пытались изменить ситуацию. Что только не делали: писали разные хорошие слова на стенах, потом и нехорошие, просто ругались. Однако ничего не помогало. Рабочие продолжали использовать руины старой бани в качестве уборной.