Возвращение
Шрифт:
Рейхель оживлялся в ее приходы. И давал Машеньке уроки музыки. Она усваивала превосходно; удивительно, что прежде считалась маломузыкальной. Герцен припоминал со смехом, как в Москве лакейски изогнутый учитель музыки на вопрос, есть ли у девушки способности, ответил: «Как будет приказано!» Маленький Мориц, почти не видевший в младенчестве своей больной матери, тянулся к ней и называл ее «мами Маша». Машенька перестала было появляться у них, думая, что переступает некую черту… Тогда обеспокоился ее отсутствием Адольф. Кажется, скоро у них будет семья.
Но вот они вновь наедине. Натали упрекала
— И ты мог думать, что в моих глазах может утратить цену подлинность твоего характера рядом с тем — легковесным?
Но дорого ей сейчас, пожалуй, т о, подумал он с горечью.
Спокойствия и радости в эту их встречу и не могло быть. Благо еще, понимал он, что пришло «сознание болезни, которую им общими усилиями нужно было вылечить». Терпеливыми и старательными, как бы во всем заново были их отношения в Париже…
Здесь завязалось в их тайных клетках то, что дальше, в ноябре, в Ницце станет крепенькой, на славу новорожденной Ольгой.
Они решили заранее, как назвать. Он шутил:
— Саша и Тата, Коля, Оля… Если лет через десять родится еще кто-нибудь, то назову просто — Ля.
Но это окажется единственным светлым пятном в том ноябре пятидесятого. Потому что рядом снова будет семейство Гервегов.
Александр не ответил в Париже на его письмо. Последовала целая туча посланий, полных притязаний на его любовь… Бестактность. Оставил и их без ответа.
Натали защищала его: Георг так одинок и так несчастен, тут крик о помощи… Она умоляла написать ему. И — какой-то листок она спрятала при его приближении в столик для рукоделья и покраснела почти до слез, непривычная к тайнам…
Итак, сказал он себе, они уже не вдвоем — втроем, «втысячером»!.. Раздробя то лучшее, что было между ними, на проходное и ничтожное, чему несть числа.
Уж как минимум… «вчетвером», усмехнулся он вновь с сарказмом и болью… Георг в Берне, оказавшись без средств, состоял на содержании у актрисы, которую, в свою очередь, содержит промышленник. Теперь она увезла его в Монте-Карло. (Рассказано было в числе прочих новостей в письме друзей.) Эту новость не знала Эмма. Но Герцен счел своим долгом сообщить ее Натали. Да, именно так: его долг сказать ей.
Она была не оскорблена, но грустна.
— Да, ты прав, какая бы могла быть любовь из таких рук? Даже если ты все еще считаешь возможной ту «будущую любовь»… И полно об этом.
Впрочем, женщины, и именно чистые, способны оправдать все. Скажем, тем, в какой моральной растерянности мог оказаться он, лишившись ее внимания. И потому она написала ему в отель в Монте-Карло что-то наставительно нежное.
Александр разрешил ей эту переписку. Что же. Раз уж они все равно не вдвоем… Пусть хотя бы не будет тайным!
Гервег воспринял ее письмо как полное прощение себе. Герцен смеялся взвинченным и гневным смехом: поток страстных писем с интонациями потерявшегося младенца, взыскующего друга… изустного любовника отныне начал преследовать их с Натали.
Видимо, писал он и отдельно ей, был скрытый слой в их переписке. Несколько раз она вновь что-то прятала при приближении Александра в столик для рукоделья. Проходить мимо которого теперь обжигало его нервы. Горячий след…
Герцен пойдет по нему? Нет. Никогда.
Лишь это спасет, если еще что-то может помочь и спасти…
Он думал. Тяжелая кровь стучала в виски.
Как же возникло все теперешнее? Человек, настывшийся в детстве (таково было детство Натали), зябнет и потом, и ему требуется интенсивное тепло. Оно стало теперь приходить оттуда, от Георга, незаметно для нее самой внимание и приязнь с его стороны стали необходимы для нее. Есть такая вещь — глубоко вчувствоваться во что-то… Наши эмоции инерционны и к тому же ускользают от анализа: многого мы не сознаем вполне в своем поведении или понимаем лишь задним числом.
Ну а Гервег? Ведает ли он, что происходит? Теперь уже, после встречи в Берне, нет сомнений, что отдает себе отчет… Чем же объяснить его двуличность? Причина тому, полагал Герцен, не только эгоизм Георга. Здесь еще безусловное, общественно проклинаемое и признанное мнение, что на любовь и страсть нет суда, против нее почти нет сил.
Герцен отрицает то самодержавное место, что отводится ей в жизни!
На любовь нет суда? Она подсудна нравственному чувству в нас и, если не честна, вступает с ним в противоречие, становится уродливой, наконец идет на убыль от соприкосновения с чем-то высшим в нас. Или же иногда может гибнуть личность…
Вспомнилось давнее. Александру было двадцать три года. В вятской ссылке после переписывания налоговых реестров в губернской канцелярии, где что ни закорюка — уловка для казнокрадства, после насилия над собой от десяти до пяти у него была лишь такая, нежеланная, возможность развеяться — бывать иногда в здешних «приличных домах» с обильными застольями, вистом и альбомами чиновничьих дочерей. Но был один дом, куда его приводило чувство, близкое, пожалуй, к состраданию. Его вызывало в нем несчастливое и такое светлое существо — белокурая, со слабым голосом Прасковья Петровна Медведева; ей лет двадцать пять, она жена бранчливого и желчного парализованного старца, судебного чиновника. Возникла их тайная связь — именно по ее горькому порыву навстречу, по глубинному сходству мучительного их положения. И иначе быть не могло, потому что обоим нужно было жить сердцем, чтобы выжить.
Началось от вятской тоски, от незаполненного и нерастраченного, а обернулось — безоглядной привязанностью к нему Медведевой и вынимающей душу жалостью Александра к ней. Это ли не основа для чувства? Почти любовь. Да, может быть, и она самая.
Если бы не обман их тайных свиданий… Бывать в ее доме и смотреть в глаза умирающему! Как далекий свет, на мыслях о котором можно было отдохнуть душой, все чаще ему стала вспоминаться Натали. Она была совсем девочкой при их расставании, проводила его, увозимого из Крутицких тюремных казарм в ссылку. Сохранилось воспоминание о ее заплаканных лиловых глазах, круглых от страха за него и не по-детски тоскующих… Удивительно родное чувство осталось после того прощания. И вот теперь по впечатлению от ее писем она становилась в его глазах все взрослее, любимее. «Победила» же она в «союзе» со стариком Медведевым…