Врачебная ошибка

Воронова Мария

– Товарищ полковник, простите, мы можем поговорить о чем-нибудь другом? – перебил Зиганшин, чувствуя, что еще секунда, и он потеряет над собой контроль.

– О! Безусловно! – Альтман достала новую сигарету, закурила и закашлялась. – Простите мою бестактность.

– Ну что вы, вы же не знаете…

– Я знаю. И я действительно бестактна, – холодно продолжала она, – существует стереотип, что люди с математическим складом ума не умеют коммуницировать, и я, к сожалению, укладываюсь в этот стереотип. Мой долг был развлечь вас светской беседой, только,

не учтя ваших личных обстоятельств, тему я выбрала крайне неудачно. Простите.

– Ничего. А откуда вы знаете о моих обстоятельствах?

– Мы с полковником Шляховым много об этом говорили. Вам очень сочувствуют.

– Спасибо.

– Мстислав, раз уж мы коснулись вашего несчастья, то я могу помочь с усыновлением.

– Простите? – вскинулся Зиганшин.

– Исключительно в порядке информации сообщаю, что я могу помочь с усыновлением ребенка, – отчеканила полковник Альтман.

Зиганшин выехал на Московский проспект. Слава богу, до гостиницы осталось минут двадцать, и скоро он избавится от этой любительницы ковыряться в чужих ранах, если она, конечно, не захочет ехать с ним вручать остальные посылки.

Альтман достала из сумки визитку и воткнула ее в щель бардачка.

– Надумаете, позвоните мне. Есть связи. Кроме того, могу поспособствовать вашему делу.

– Какому делу? – Зиганшин подумал, уж не пьяна ли она. Иначе чем объяснить такую странную откровенность и бесцеремонность?

– Вы же подали в суд на врача? Или хотя бы в прокуратуру написали?

Он отрицательно покачал головой. По левую руку в плотной осенней тьме сиял огнями большой торговый центр, и Зиганшин вспомнил, как они всей семьей ездили сюда на школьный базар и никак не могли подобрать Свете туфельки, девочка не понимала, подходит ей или не подходит; тогда Фрида, несмотря на живот, опустилась на колени и стала проверять, где находится большой палец, а потом не смогла сама встать, так что Зиганшину пришлось ее поднимать.

Потом дети носились по канцелярскому отделу, выбирая тетради, а Зиганшин сидел с Фридой на скамеечке, держал руку на ее животе, чувствовал, как ворочается его сын, и был счастлив.

Черт возьми, разве справедливо, если тот, кто это разрушил, ничем не поплатится?

– Мы никуда не подавали, – сказал он, – все-таки врач – женщина, а я с женщинами не воюю.

– Неправильно, – бросила Альтман. – Это она дома женщина или в бане. А на работе – врач, и точка. Раз взялась за дело, так и делай! Прекрасно знаю эту манеру – ах, я не хуже мужика, дайте мне должность мужика и оклад мужика, а как обделается, сразу – ой, я же женщина, меня нельзя наказывать.

– Думаете, надо писать?

– Я ничего не думаю и никогда никому ничего не советую.

– Неужели?

– Да. Мое мнение такое, что от советов до репрессий один шаг. Сначала ты лучше знаешь, как человеку жить, а потом – а жить ли ему вообще. Так что от меня никаких советов. Просто примите к сведению, что я могу поспособствовать с усыновлением – раз, восстановить справедливость и примерно наказать врача – два. А больше я не

знаю, чем вам помочь. Сочувствовать не умею, утешать тоже. Если у вас есть какие-то соображения, озвучьте, я рассмотрю.

Зиганшин усмехнулся.

– Я говорю серьезно, – продолжала Альтман, – вы превосходный специалист, ветеран боевых действий, попали в такую трагическую ситуацию, и наш долг помочь минимизировать ущерб.

– Что случилось, то случилось. Ничего не поделаешь.

– Мстислав, я доложила вам свои возможности и оставила координаты. Думайте, звоните.

– Спасибо.

Зиганшин проводил свою пассажирку до фойе гостиницы. Прощаясь, Альтман энергично, по-мужски пожала ему руку:

– Не знаю, что сказать вам. Крепитесь? Держитесь? В общем, визитка моя у вас.

– Простите, что вам достался такой проблемный водитель. – Зиганшин растянул губы в улыбке и быстро ушел.

Когда он вернулся домой, Фрида еще не спала.

– Прости, что задержался, – сказал Зиганшин, – встречал в аэропорту одну сумасшедшую.

Жена пожала плечами.

– Зато привез тебе икры и еще какой-то морской гадости. – Быстро переодевшись в домашнее, он сел на край постели, взял Фриду за руку и вдруг заметил, что обручальное кольцо совсем не держится на ее пальце. – Ты опять ничего не ела?

– Ела.

– Надо еще. Давай принесу тебе чаю и бутерброд с икрой?

– Не надо. Пусть дети поедят, им важнее.

– Там такой пакетище, что всем хватит.

– Слава, а ты можешь отвезти меня на кладбище? – вдруг спросила Фрида.

Он покачал головой:

– Тебе надо сначала немного окрепнуть. Там на машине не подъехать, метров двести, а то и больше, надо пешком. Фрида, не волнуйся, я все сделал как надо. Место хорошее выбрал, на яру такой мысочек. Внизу речка, корабельные сосны растут кругом, будто и не кладбище.

– Но ты меня отвезешь?

– Конечно, как только поправишься.

Фрида вздохнула:

– Не знаю, я что-то не хочу поправляться. Тебе, наверное, противно на меня смотреть, что я лежу, как квашня, но если вставать, то придется жить и что-то делать, а я боюсь. Слабая я, Слава, малодушная стала.

– Ты начни хотя бы есть.

– Никак. Кстати, скажи, пожалуйста, Ксении Алексеевне, чтобы она больше специально для меня не готовила. Если смогу, то и простой еды поем, а из-за ее кулинарных изысков я крайне неловко себя чувствую.

Зиганшин кивнул.

– Слушай, – сказал он, вытягиваясь рядом с ней, – мне тут предложили заявление в прокуратуру написать на эту гадину. Давай?

– О чем ты вообще?

– На врачиху твою.

Фрида резко приподнялась на локте:

– Ты с ума сошел?

– Нет. Эта тварь должна ответить за то, что сделала с нами!

– Слава, опомнись!

Он хотел обнять Фриду, но она оттолкнула его с неожиданной силой.

Зиганшин встал с кровати и поправил жене подушки.

– Фридочка, ты почувствуешь себя спокойнее, если ее накажут.