Вредители
Шрифт:
Подёргался ещё. И утих.
А конверт и листок спланировали куда-то в ночной сад.
Это был тот самый случай, про какие говорят: утром — румянец на лице, а вечером — лишь белые кости.
Кимитакэ стоял и смотрел, охваченный ужасом. Он сразу догадался что произошло. И что дедушка уже мёртв, можно даже не проверять. И что конверт и оставшийся чистый листок скорее всего безопасны - ведь письмо было адресовано старому Садатаро, а не всей его родне.
Хотелось убежать и спрятаться где-то в комнате, под одеяло, подальше от всех этих иероглифов и от наглой круглой луны, что смотрит и смотрит.
Но мальчику всё же хватило
Только тогда огласить последнюю волю бывшего губернатора:
– Дедушка просил, чтобы на надгробье указали возраст в восемьдесят лет,- сообщил он отцу, когда вся семья собралась вокруг тела,- А не семьдесят девять, как на самом деле. Он заказал эпитафию заранее и не хочет, чтобы её пришлось переделывать.
Это было исполнено.
Разумеется, про смертоносный иероглиф Кимитакэ никому рассказывать не стал. Даже полиции - тем более, что его толком и не спрашивали. Создавалось впечатление, что все только рады наконец отделаться от бывшего губернатора.
Писать об этом в дневник он тоже не стал, ограничился краткой пометкой. Не хотелось помещать на бумагу никаких подробностей. К тому же - мало ли, кто прочитает.
В этом беда всех подлинных личных дневников. В минуты душевных бурь тебе точно не до записей. А в обычные дни - не происходит ничего необычного.
А ведь именно этот случай подтолкнул Кимитакэ к изучению магической каллиграфии - искусства настолько редкого, что одни исследователи считали его утраченным, а другие - и вовсе несуществующим.
В тот вечер ценой своей жизни старый Садатаро показал - каллиграфическая магия жива и работает. А значит, её можно изучить.
(Пусть даже учитель Курода не выдержал бы и одной чашки чая в обществе старого греховодника Садатаро)
Дальнейшее было делом усердия и смекалки…
***
Сбить Кимитакэ с выбранного пути не смогли ни пропажа учителя, ни даже смерть сестры полугодом позже.
И она сама не помнила, где и чего она не так выпила.
Он был возле её постели, когда состояние уже было полностью безнадёжно, ощущал кожей полыхание удушливого жара и судороги лихорадки, проклинал себя - но понимал, что сейчас, в переполненной государственной больнице, он не может сделать ничего. Он не знал никакого чудодейственного спасительного средства. Конечно, он мог принести чернил и написать ей на суставах чудесные знаки, которые облегчили бы её страдания. Но он знал, что медсёстры всё равно их сотрут, а объяснить им, почему важно их сохранить, он не сможет.
Как же страшно умирать в государственной больнице, где ты - всего лишь временный постоялец, а смерть заберёт тебя неизвестно когда! И где ты никому не можешь ничего объяснить.
Потому что у них есть инструкции, а ты просто проведать или умереть заглянул.
…Конечно, если не просто писать, а татуировать нужные знаки, то стереть их будет непросто - но делать это слишком долго, да и не владел он искусством татуировки.
Душа болела, а желудок рвался при виде того, в каком состоянии оказалась. Если бы для её спасения было достаточно отрубить себе руку, как сделал это дровосек, который хотел стать учеником Бодхидхармы - Кимитакэ согласился бы на это в тот же момент и ни на миг не усомнился в своём выборе, как не сомневаются в нём герои войны, когда погибают на смертельно опасном задании.
Но отрубание руки никак не могло
Она была вторым, после деда, по-настоящему близким членом семьи. Остальные словно играли роли, по примеру бабушкиных служанок.
И она умерла, стоило ему сомкнуть глаза, - как ему показалось, он всего лишь моргнул, а когда открыл глаза, лицо в алых пятнах уже ничего не могло выражать.
Странно, но потом он не смог вспомнить ничего из разговоров с ней - только в дневнике остались какие-то реплики, в основном пересказанные.
Сестра не давала советов, её талантом было поддерживать. Она обладала редкой способностью подстраиваться под собеседника в разговоре. Никогда не спорила, а вместо этого словно развивала услышанное. Так, что кто бы с ней не говорил, просто понимал, что он не один в этом мире с такими мыслями - и от этого ему становилось теплей.
Ну и осталась фотография, где он и сестра сидят на европейском белом диванчике в родительском доме, а на руках у них кот. И если кто-то из одноклассников всё-таки заходил к нему домой (раньше одноклассников отпугивала бабушка), он неизменно обращали внимание на фотографию на поминальном алтаре и спрашивали, не замечая такого очевидного семейного сходства:
– Это твоя невеста? От чего она умерла?
Так что фотографию пришлось спрятать.
5. Кто он - злой гений деревенской тусовки?
После воспоминаний о дедушке Садатаро было уместно вспомнить и тот самый сон, который было так нужно и так непросто записать.
“Будет вообще удивительно,- думал Кимитакэ, шагая к родной калитке,- когда исследователи будущего наткнутся на мой дневник. Дневник человека, который учился со сливками общества. На тысячах страниц дневника (дедушка всё собирался приобрести многотомное издание, но бабушка не разрешала) того самого премьер-министра, гибель которого похоронила дедушкину карьеру, отображена, как говорят, вся политическая история его времени.
А в дневнике ученика самой престижной школы Империи и современника величайшей войны отыщутся только такие вот бредовые сновидения и неосуществимые творческие планы.”
***
…Куда же его занесло? Похоже, это одна из тех деревень, про которые не упоминают даже в курсе местной географии.
Тут есть железная дорога - она тянется через голый зимний ландшафт и теряется где-то в горах. Но вместо станции - стандартный полустанок, едва ли сильно крупнее коробки из-под обуви, и никакого расписания. Чуть дальше, в низине, виднеется гнилая деревенька с нищими чумазыми домиками и топкой грязью рисовых полей.
Кимитакэ, тем не менее, начал спускаться. Он не мог вспомнить ни названия этого места, ни как он здесь оказался. Зато он смог вспомнить зачем - и причины было достаточно, чтобы он поторопился соскочить с бетонного фундамента и зашагать по тропе к деревне, стараясь придать походке тот самый ритм, который бывает у невинного школьника, который благодаря усердной учёбе поступил в столичную высшую школу, а теперь приехал проведать родные места.
Всё дело было в исследовании Мятежа молодых офицеров и прочих предвоенных тайных обществ. Кимитакэ с трудом вспоминал, как глубоко он зашёл в своих штудиях. Но, видимо, достаточно глубоко, чтобы и самому оказаться замешанным в одном из таких дел.