Вредители
Шрифт:
– Так может быть дело в основной идее - в благородстве?
– Тут сложнее. В нашей древней литературе образцовым жанром считается не роман, как у европейцев, а дневник - который как раз тоже лишён и образцового сюжета, и начала, и конца. В принципе, и биографию можно рассказывать не в виде некой линии от колыбели до могилы, а просто в виде фрагментов, историй из жизни великого человека, которые можно читать в любом порядке. Так устроены “Записки из кельи” или, например, “Хагакурэ”. Такое изложение сохранит изменчивый образ куда лучше, чем обычная биография: ведь очень часто пересказ меняет смысл истории на противоположный. В школе нам рассказывают,
– Может быть, всё дело в том, что достижения учеников и общая слава затмили его заблуждения? А печать портрета и переиздание книг - просто отвлекающие манёвры. Едва ли кто-то сейчас будет заучивать наизусть «Стихи с названиями всех стран мира». Да и «Положение дел на Западе» с тех пор весьма изменилось.
– Тут есть и другое. Если человек творит искусство - не важно, в какой форме, потому что просвещение и война тоже искусство - то рано или поздно у него возникает соблазн: а что если превратить свою жизнь в роман? Причём в европейский роман - ведь такие романы нравятся простым людям. Чтобы оправдать начало и создать невероятный финал. И в финале непременно что-нибудь грандиозное: скандал, катастрофа, смерть прямо на сцене. Что угодно, чтобы пленить зрителей.
– То, что ты говоришь, очень разумно,- сказал директор школы,- Но забыл одну небольшую деталь. Если человек делает из жизни роман или театральную постановку - он не просто становится главным героем. Он и всех остальных в свою постановку вовлекает. Сам же говоришь - “пленить зрителей”. То есть даже зрительный зал взять в плен. И одни из пленных становятся хорошими, потому что помогают - а другие плохими, потому что мешают, но никто не может отсидеться в зрительном зале... Но так же устроена любая власть. И берегись, если она опознает в тебе конкурента!
Кимитакэ нашёл бы и другие невероятные темы разговора, но тут заметил, что за спиной адмирала что-то шевелится.
Это был Юкио. Он прильнул к окну и делал своему однокласснику самые разные знаки. Все они сводились к тому, что пора сворачиваться и честь знать.
А значит - с документами всё получилось. Они всё-таки отыскали адрес прежнего учителя каллиграфии.
– Мне… пора домой,- выдавил Кимитакэ и кое-как смог встать.
Адмирал провожал его улыбкой. А когда школьник
– Ты войны не бойся. Ты на ней не погибнешь.
– Вы имеете в виду трудовую мобилизацию?
– Я имею в виду,- ответил директор школы,- что я отлично знаю, сколько ты проживёшь и как погибнешь. Это случится не на войне. Ни на этой, ни на какой-то другой.
– И… как же это со мной случится?- Кимитакэ ощутил, как холодный пот выступает на лбу.
– Это случится примерно через тридцать лет и у тебя
– А вы можете подсказать, кто меня убьёт?
– Болезнь желудка. Можешь идти.
15. Монах Рюдзю и Ги де Мопассан
Кимитакэ понимал, что добыть адрес Старого Каллиграфа - это только первый шаг. И когда наступит время сделать второй - пока неизвестно.
Юкио, конечно, всё уже решил, но пока хранил молчание и даже в школе никак не чудил. И это было разумно. Что, если адмирал догадался про их визит и готовит ответную подлость? Или, как это часто бывает на войне, вмешается какая-нибудь случайность?
Он даже нарисовал несколько дополнительных каллиграфических печатей и развесил их в доме, на заборе и даже в миниатюрной беседке за теплицами, куда отец иногда прятался от всей этой жизни.
Кимитакэ до сих пор боялся отца, - но теперь что-то перевернулось в школьнике и он начал даже жалеть этого стареющего чиновника. Отец был человеком самым обычным, какому должно быть удобно в мире, построенном для таких же, как он - но вместо этого отца просто не замечали и игнорировали. Он крепко держался усвоенных в школе конфуцианских принципов, но не нашлось никого, кто пытался бы заставить его их нарушить. Как пережить скудость войны, служебные интриги, неспособность понять даже собственную семью? Принципы гласили, что ответ может быть только один: терпеть дальше.
Как если бы у него был какой-то другой вариант, кроме терпеть и надеяться…
Дедушка Садатаро был тот ещё управленец. Бабушка была потомком бастардов двух именитых родов и ещё при жизни мужа капитально рехнулась. Один сын был каллиграф, другой умел при случае становиться практически невидимым. Даже (теперь уже покойная) сестра с удивительной ловкостью ладила с каждым. А мать командовала в семье, как и положено дочери директора школы. На первый взгляд, не самая худшая из семей, но отец всё равно чувствовал себя плохо. Все вроде бы его уважали, но каждый поступал по своему.
В субботу утром Кимитакэ проснулся и вдруг понял, что надо посмотреть в окно. Посмотрел - и уже увидел в саду знакомую шляпку Ёко-семпай.
Оказавшись в прихожей, девочка тут же оттащила к себе обеденный стол и начала на нём раскладывать шапочки, медицинские маски и прочую загадочную мелочь. Вид у неё при этом был такой, словно она была у себя дома.
– Это для той операции, которую мы задумали?- спросил Кимитакэ.
– Скажем так, может пригодиться. А ты что, боишься?
– Мучаюсь сомнениями.
– Сомневаешься, что мы записали правильный адрес?
– Сомневаюсь, что мы преследуем зло. Я вообще не знаю, кого мы преследуем.
– Чтобы узнать, нужно - преследовать. Иначе это так и останется тайной.
– Сатотакэ-кун - человек радикальный,- продолжал рассуждать Кимитакэ,- А ещё он признавался мне, что он не совсем человек. Знаем ли мы, чему он служит?
– Я думаю, это просто. Он, как ты сказал, человек радикальный. Слишком радикальный, чтобы служить злу. Портить жизнь соплеменникам - это совсем не интересно. Может быть, он злодей. Может быть, вообще чудовище в прекрасном человеческом облике. Но не из тех вредителей, которые мстят ближним за собственное ничтожество.